Жизнь моя
Шрифт:
На ней были те же черные леггинсы, что и накануне вечером, с trainers и тяжелым мужским свитером, разумеется, черным. Ее кожа шелушилась от несвежей многодневной косметики, а глаза были щелочками — как от ветра.
Грязным ногтем большого пальца она ковыряла притолоку.
— Вы уделали мою маму, — сказала она.
— Я сама уделалась, — ответила Антония.
Моджи метнула в нее взгляд:
— Каким образом?
— Прошлой ночью перебрала и теперь чувствую себя ужасно.
Моджи
— Патрика ты тоже уделала.
Если даже и так, то прошлой ночью он этого не показал. Когда она выболтала, что собирается найти кантарос, стоило посмотреть на его лицо — полное отсутствие реакции. Боже, как он владел собой!
— Он классный, ты ведь знаешь, — сказала Моджи, следуя за ее мыслями. — Когда я была в школе, он обычно посылал мне открытки из суда. Иногда он делал наброски. Прилегший отдохнуть судья или еще кто-нибудь. Он говорит, я — единственная, кто может прочитать написанное им. Он пишет ужасно. Он должен был учиться заново после того, как обжег руку.
Для Моджи это была речь эпических масштабов. Она поймала взгляд Антонии и вспыхнула. Потом кивнула на ковш:
— Это для чего?
— Ипполиту. Наше знакомство началось неважно.
— Он просто нервный из-за глаза.
— Именно так и сказал твой папа. Я переживала из-за этого. Потому и ковш.
— Я думала, ты не любишь лошадей.
— Не любила, — сказала Антония, удивленная тем, что она это помнит. — Но все же.
— Это не то место, — сказала вдруг Моджи.
Антония кинула на нее заинтересованный взгляд.
Моджи заважничала.
— Правда! Ипполит теперь сюда не вернется, потому что вы здесь. И, если хотите знать, лошадиные орешки были бы лучше, чем просто вода.
— Лошадиные орешки, — повторила Антония, гадая, что это такое.
Последовала неловкая пауза. Чтобы заполнить ее, Антония спросила Моджи, любит ли она лошадей.
Та пожала плечами.
— Они хорошие. По крайней мере, не поучают тебя. — Помолчав, она добавила: — Чем я хотела бы заниматься, так это работать с лошадьми. Есть такой курс в Ньюмаркете. Но я никогда не попаду туда.
— Почему же?
— Мама хочет, чтобы я поступала в Оксфорд, как Идеал.
Антонии потребовалось время сообразить, что она говорит о Майлзе. Майлз? Идеал? Конечно, Дебра навела посмертный глянец. Бедный Майлз! Ему бы это страшно не понравилось.
— Каким он был? — внезапно спросила Моджи.
Антония покусала губу. Потом сказала:
— Иногда он бывал редким засранцем.
Моджи, утратив крутизну бывалой девицы, задохнулась.
— Но в случае Майлза дело было в том, — продолжала Антония, — что он это знал. И когда бывал в хорошем настроении, мог посмеяться над собой. У него было потрясающее чувство юмора. Очень черного юмора. — Она сделала паузу. — Мне это в нем нравилось.
Моджи притворялась, что не слушает. Она продолжала атаковать притолоку грязным ногтем.
Антония
— Так где же мне его поставить?
Опять пожатие плеч.
— Не знаю. Просто не так близко к мельнице.
— Покажи мне.
Моджи тяжело вздохнула. Они покинули мельницу. На мосту Антония обернулась и посмотрела на дорогу, ведущую к источнику.
Моджи отстранилась.
— Я не пойду туда, — сказала она обвиняюще, как будто Антония стремилась заманить ее в ловушку.
— Почему?
— Я никогда не хожу туда.
Антония посмотрела на дорогу. Внезапно она вспомнила восьмилетнюю девочку, скулящую, как щенок.
— Моджи, извини. Я должна была сообразить.
— Какая разница?! — вспыхнула Моджи. — Я этого даже не помню. — В ответ на удивленный взгляд Антонии она закатила глаза. — А с чего бы? Мне ведь было всего восемь. — Она помолчала. — Я думаю, ты помнишь. Я думаю, ты помнишь все.
— Я… стараюсь не думать об этом слишком много.
— Тогда зачем ты вернулась? Это бессмысленно.
Антония думала об этом. Моджи была права.
Моджи указала на место, шагах в двенадцати от дороги, около куртины зловещего вида морозника.
— Оставь здесь. Местечко ничуть не хуже любого другого.
Антония прошла по дороге и поставила ковш. Моджи осталась стоять, где была. Антония позвала ее:
— Я хочу немного пройтись. Может, ты пройдешь со мной часть пути?
— Я же тебе говорила, — вскричала Моджи, — я никогда не поднимаюсь туда!
Антония вздохнула. Более чем достаточно общения с трудно поддающейся воспитанию молодежью за одно утро.
Она уже была почти вне пределов слышимости, когда Моджи пронзительно позвала ее:
— Антония! Что ты имела в виду, когда это сказала?
— Что сказала?
Лицо девушки было белым и напряженным.
— Ты знаешь, о чем я! Прошлой ночью… ты всерьез говорила насчет того, чтобы поискать этот… эту вещь?
Антония остановилась.
— Да, — сказала она наконец.
«По крайней мере, — произнесла она про себя, — я тогда так и думала. А сейчас?»
Она поднималась по дороге, и холодный северный ветер хлестал ее по щекам.
Кейт была права: ей надо определиться, ради чего она остается. И остается ли вообще. Была ли это запоздалая попытка найти кантарос? Или ей просто хотелось бросить вызов Пасморам (и Патрику), которые так явно хотели, чтобы она уехала?
Она была слишком усталой и разбитой похмельем, чтобы разбираться в этом сейчас.
Антония услышала звук конских копыт за собой и похолодела. Четкое клип-клоп, клип-клоп быстро приближалось. Маленький упряжной скакунок месье Панабьера несся вдоль изгиба дороги. Когда он увидел ее, то мгновенно остановился, как в мультфильме. Передние ноги подкосились, ноздри расширились, мрачный одноглазый взгляд вперился в нее.