Жизнь моя
Шрифт:
Так почему же, внезапно спросила себя Антония, Пегас с Беллерофонтом объединены на кантаросе?
Подожди. А нет ли другой версии этой истории? Утерянная пьеса — известная лишь в общих чертах по Овидию, — в которой, спустя много лет человек и конь счастливо воссоединяются?
Лихорадочно она перерыла шкафы, пока не нашла покрытый плесенью экземпляр Овидия в старой комнате отца.
Сокрушительное разочарование! Даты были совершенно другими. Согласно сноскам, пьеса была написана за десять лет
Все еще раздраженная ощущением, что она упустила что-то важное, она бродила вокруг кухонного стола. Возможно, на изображении имелась какая-то мельчайшая деталь, которая ускользнула от ее внимания. Если бы только у нее был набросок, она имела бы шанс. Чертов Майлз, сделавший еще и это.
Внезапно Антония осознала, что комната кружится быстрее, чем она. Она села, и спустя несколько секунд остановилась и комната. Она посмотрела на часы. Было три дня. Она завтракала? Или обедала? Она не могла вспомнить.
В холодильнике была половина кочана цикория, три ломтика радужно переливающегося бекона и одно яйцо. Она сделала себе еще кружку кофе и снова попыталась представить перед собой кантарос.
Патрик вернулся в мастерскую, и, хотя он стоял по другую сторону стола, она знала, что он хочет коснуться ее, потому что его рука медленно двигалась вверх и вниз по линиям дерева.
Она подошла к нему. Положила кончики пальцев на его запястье. Провела по толстой вздувшейся вене его предплечья.
Он положил свою теплую руку на ее затылок и притянул ее к себе, наклонив голову к…
Телефонный звонок.
Она подскочила и с колотящимся сердцем подошла к телефону, который был установлен накануне.
Ее номера не знал никто, кроме Кейт, которая в эти два дня не могла позвонить. Так кто же это мог быть?
Дебра? Нерисса? Патрик?
Она осторожно нагнулась и взяла трубку.
— Алло?
— Вау! — сказал Саймон Тойнби. — Я и не надеялся, что дозвонюсь. Я думал, чтобы получить телефон в Европе, надо ждать месяцами. Как это тебе удалось? Спишь с телефонным инженером?
Она перевела дух и сказала:
— Привет, Саймон! Догадываюсь, мой телефон тебе дала Кейт?
— Угу.
Она уже забыла его любовь к американизмам. Это была одна из тех вещей, которые ее так раздражали под конец.
— Так что с телефоном? — продолжал он. — Ты планируешь оставаться там некоторое время?
Она рассказала ему об угрозе Кейт приехать, если она, Антония, не поставит телефон, и о шурине младшего Вассалса, работавшего во France Telecom. Она не призналась, что Вассалс-сын чувствовал себя обязанным помочь ей, испытывая вину за холод остальных жителей деревни.
Саймон
«Он теперь работает в Лондоне, — сообщала Кейт. — Внештатником, но надеется получить работу в „Таймскейп Продакшнз“. Ассистент продюсера документальных программ. Я буду удивлена, если он получит ее, но Саймон всегда ставит высокие цели. — После паузы она добавила: — Он спрашивал о тебе, что, я думаю, довольно мило. Я имею в виду, он не держит обиды и так далее, после того как ты его бросила».
«Я его не бросала, — ответила Антония. — Я просто сказала ему, что не думаю, что нам стоит продолжать встречаться. Мы договорились с самого начала, что этого будет достаточно».
«О да, это было очень политкорректно. Но все же мило, что он так достойно принял все».
Она вернулась в настоящее. Саймон все еще говорил о своем проекте, и, поскольку она не имела представления о том, что это такое, она сочла за лучшее молчать, а не выдавать дежурные фразы. У Саймона было чутье на то, если кто-то его не слушал.
Как всегда, когда она говорила с ним, она чувствовала приступ вины. Они сошлись в Аризоне, потому что были единственными англичанами в департаменте археологии. Она ему нравилась, а она так долго пребывала в одиночестве, что ей необходимо было знать, что такое еще возможно. Кроме того, Саймон не представлял для нее никакой угрозы, поскольку ее отношения с ним не отличались эмоциональностью. Что едва ли можно было сказать о Саймоне, и он прилагал усилия показать это, когда они разбежались.
С тех пор прошло три года. Время от времени они разговаривали по телефону. Как говорила Кейт, «все очень политкорректно».
Она поняла, что Саймон задал ей вопрос. Что-то о конференции в Бордо.
— Извини, — сказала она, — у меня слышимость ужасная, повтори, пожалуйста.
— Я говорил, через пару недель конференция. Если ты еще будешь здесь, как насчет того, чтобы я приехал, и мы вместе поужинали в память о старых временах?
Она вздрогнула.
— О, я не знаю…
Он издал глухой смешок.
— Не можешь даже на ужин решиться? Все та же, прежняя Тони. А я-то думал, что у нас будет какой-то прогресс после долгого периода изоляции.
Она не ответила.
— Так все же, чем ты тут занимаешься? — спросил он.
— Да так, тем и этим.
— Кейт говорит, что это из-за какого-то кубка. Но ведь это не может быть правдой? Да?
— Почему же? — спросила она, уязвленная. «Из-за какого-то кубка» было преднамеренным опошлением, призванным задеть ее за живое.
— Господи Иисусе! Тони! Я думал, ты выкинула эту навязчивую идею годы назад!