Жизнь на кончиках пальцев - 3
Шрифт:
Бабушка не любила ни вспоминать, ни рассказывать о причинах, сорвавших её с насиженного места, ни о судьбе мужа, отца Айдара. Но Тимур быстро понял, что ничего хорошего произойти не могло, а потому расспросами не донимал.
Единственным местом, где могла поселиться семья из двух человек, оказался рабочий район Заставы. Там можно было получить клочок земли и выстроить какое-то подобие дома.
Мать Айдара вздыхала, понимая, какую непосильную ношу взвалила на свои плечи. Но, к счастью, золотых украшений, полученных ею в приданное и спрятанных во время бегства
Зато Айдар, которому едва исполнилось десять лет, почувствовал вольницу и целыми днями где-то пропадал с такими же мальчишками-ровесниками, для которых ни национальная, ни религиозная принадлежность не имели ни малейшего значения.
Айдар женился на соседской девушке, едва ему исполнилось восемнадцать. Его призвали в армию, и он ушел отдавать долг Родине в далёкий Красноярский край, оставив молодую супругу уже беременной на попечении своей матери.
Солдат-первогодок не стал терпеть издевательства старослужащих. Которые, в свою очередь, не простили отпора «татарчонку».
Ровно через три месяца после призыва, мать Айдара получила похоронку, в которой сообщалось, что её сын погиб, выполняя воинский долг, и похоронен на одном из кладбищ Абакана.
А спустя полгода жена Айдара куда-то пропала, оставив одних свекровь, в чьем доме жила, и трехмесячного сына Тимура.
Ни горевать о пропавшей невестке, ни выяснять, куда она уехала и почему оставила сына, женщина не стала. Не до того ей было, да и что изменило бы это знание. На руках остался маленький внук, на котором сосредоточилось все внимание.
Мальчик рос точной копией отца. И не только внешне, но и по характеру.
Уже в тринадцать лет он был признанным заводилой в компании таких же, как и сам, малолетних правонарушителей, не загудевших до сих пор в тюрьму только ввиду возраста.
Все попытки бабушки вразумить внука, отскакивали, как от стенки горох. Он выслушивал нотации молча, насупив густые брови, и заканчивал разговор фразой:
— Ну, я пошел? — и исчезал из дома. Иногда, на целую неделю.
Бабушка ходила к участковому, плакала и умоляла не быть строгим к её внуку, выросшему сиротой при живой, как она надеялась, матери от которой, по-прежнему, не было ни слуху, ни духу.
Участковый, прекрасно знающий реалии посёлка, советовал любым способом «дотянуть» внука до совершеннолетия и отправить в армию, где ему «вставят мозги на место».
Женщина брела домой, понурив голову, и думала о советах участкового. Не понимая, о чем он говорит. Какая армия? Та, где убили её сына?
Но, когда встал выбор между службой в рядах вооруженных сил и тюрьмой, она сама провела Тимура на призывной пункт.
К счастью, политика распределения призывников к этому времени претерпела некоторые изменения и юношу не отправили в далёкую холодную Сибирь. Его ждала десантная часть в соседней Молдавии, откуда он вернулся в родной посёлок, спустя два года.
В тесный дом набились дружки «служивого», многие из которых успели «оттянуть срок по-малолетке» и гордо демонстрировали руки и спины, разукрашенные наколками. Приветствовали своего «дружбана» и строили далеко идущие планы по быстрому обогащению путём грабежей и воровства.
В компании юных «бандюков» было несколько девушек, выполнявших строго отведенные им функции по «ублажению и расслаблению» вернувшихся после очередного дела «добытчиков».
К девицам этим отношение сложилось своеобразное. Впрочем, другого они не заслуживали.
При малейшей попытке чему-то воспротивиться, возразить, их избивали и тут же снова укладывали в постель, велев держать ноги раздвинутыми, как можно шире. «Пользовали» девок по очереди, «пускали на круг». Особенно это касалось тех, кто примкнул к банде недавно.
Если какому-то из молодчиков удавалось познакомиться с девушкой и прельстить её побрякушками и тряпками, для начала, уложить в постель самому, а потом и заманить в банду, судьба её была предрешена. Правда, «общественным достоянием» девушка становилась только после того, как успевала надоесть своему «первенькому».
Девушки старались не афишировать свое истинное положение и то, как с ними обращаются. Хвалиться было нечем. Зато можно покрасоваться на танцах в новом платье, посверкать новым колечком или сережками. То, что к этому прибавлялось сверкание синяком на скуле или под глазом — никого не касается! Бьёт — значит любит!
И пусть заткнутся все завистницы!
Когда подельники впервые увидели рядом с Тимуром маленькую, тоненькую, как тростиночка, Валюшу, то не оценили выбор главаря.
Ну а что там ценить? Росточком невеличка. Тощая — соплёй перешибёшь. Жиденькие пепельные волосёнки. Вот разве что глаза: огромные, голубые. Взирающие на мир доверчиво и с испугом.
— И зачем тебе такая? — полюбопытствовал однажды первый после Тимура. — Да её наши пацаны в голодный год пользовать не станут!
— Кто сказал, что я отдам её кому-то? — насупился Тимур. — Это моя бикса! И моей останется!
— Та ты шо?! — удивился кореш, — Как наших баб топтать, первый в очереди! А как свою подставить — накося выкуси?! Не будет такого! Братва дает тебе еще месяц на личное пользование, а потом, как и всех, на круг! — и заулыбался, сверкая вставным передним зубом.
Тимур и сам не мог понять, что с ним происходит. Его словно привязала, словно прилепила к себе эта малявка.
Он начинал думать о ней, едва успевал провести девушку до общежития камвольного комбината.