Жизнь на кончиках пальцев - 3
Шрифт:
«Капиталл» Карла Маркса, издание в трех томах, блестело нетронутостью глянцевой обложки и манило девственной белизной никем не листанных страниц.
— Запиши на меня, — Халфин ткнул пальцем в первый том.
— На кой тебе эта мутотень? — удивился тюремный библиотекарь.
— Больше нечего, — пожал плечами. — Запиши.
Библиотекарь, сделав пометку в формуляре, протянул книгу с портретом бородатого незнакомца.
Сказать, что для Тимура время летело незаметно — солгать. Первый год заключения показался равным десяти.
Когда в камере выключали
Если вначале он во всем винил обстоятельства, то понемногу стал смотреть на все более реалистично.
«Я сам во всем виноват», — повторял одно и то же. — «Никто не заставлял меня после армии возвращаться в банду. Я мог бы, как многие, пойти работать», — тотчас возражал самому себе: — «Куда работать?!» — и отвечал себе же. — «Да хотя бы на завод! Жил бы с бабушкой. Мог бы, встретив Валюшу, привести её в дом единственного родного человека. И моя дочь сейчас жила бы в полной семье, была бы опекаема и любима двумя прекрасными женщинами, в чьей смерти виноват только я».
Снова вспоминал свою короткую и такую несуразную семейную жизнь:
«Почему Валюша терпела побои? Ведь она не была одной из шлюх, для которых синяк под глазом словно дополнение к вырванным из чьих-то ушей сережкам или сорванной с шеи цепочке. Обычная девчонка, приехавшая к тёплому солнышку Южной Пальмиры из глухой воронежской деревушки. Надеявшаяся обрести здесь счастье и нашедшая смерть. Почему она относилась к моему пьянству как к чему-то привычному, а к избиению — как к закономерному? Неужели у неё на родине так живут все? Мужики пьют и бьют, а бабы терпят и пашут? И я оказался ничем не лучше тех, в чьем окружении она выросла, от кого сбежала в другой город», — снова вздыхал и вспоминал тот день, когда из простого пьянчужки, скорого на кулак, стал убийцей.
Он еще не забыл то чувство, когда после определенной дозы спиртного, его разум словно заливало злобой и нежеланием смириться с происходящим. Когда агрессия требовала выхода.
И всегда рядом была безответная, такая же пьяненькая Валюша, смотревшая на него с жалостью и улыбкой. Валюша, в которой он с некоторых пор видел первопричину своих бед. Которую он, желая снять с себя ответственность, начал винить во всем. Даже в смерти бабушки. Ведь если бы не она с её дурацкой любовью, то у дружков не было бы повода поджигать дом бабушки. Им незачем было бы «наказывать» его, Тимура.
Занесенный над головой кулак летел в лицо женщины.
Обычно, на этом избиение прекращалось.
Да и кого там было бить? Валюша слетала со стула и падала на пол после одного-двух ударов. Тимур, опомнившись, бросался её поднимать, успокаивал и нес в кровать. Словно пытался совокуплением попросить прощения за побои. Жена с восторгом принимала ласку, даже не думая сопротивляться столь неестественному завершению попойки.
Спустя год ему начала сниться жена. Такой, которую он помнил, когда встретил. Валюша приходила ближе к утру, брала его за руку и смотрела в глаза. Как всегда с жалостью и нежностью.
Тимур, успевший забыться зыбким сном,
Прошло почти два года, когда Тимур, доведенный до отчаяния снившейся женой, взмолился, прося женщину не являться каждую ночь. Дать ему покоя. Объяснял, что не хотел её смерти. Что все вышло случайно. Что он не думал, будто удар об уголок плиты, к которой он отшвырнул жену, окажется роковым. Умолял поверить ему и простить. Говорил, что отдал бы все на свете, чтобы повернуть время вспять, но это не в его силах.
«Позаботься о нашей девочке», — прошептала Валюша. — «Я тебе верю и приходить больше не стану».
В это утро сокамерники еле разбудили Тимура, который спал, плотно сжав губы, словно давал кому-то обещание и намеревался его выполнить.
— Халфин! На выход! — голос охранника перекрикивал шум работающих деревообрабатывающих станков.
Тимур знал, что подать документы на условно-досрочное освобождение сможет, только отсидев половину срока. До этого дня оставалось еще четыре года. Он успел переговорить с начальником тюрьмы и оповестить о своих намерениях. И даже попросил устроить встречу с дочерью.
Если услышав о том, что убийца встал на путь исправления, начальник, благосклонно покивав головой, пообещал оказать поддержку, если, конечно, намерения зэка не окажутся пустыми словами, то от второго, узнав, что дочери Тимура всего пять лет, отговорил. Посоветовал не нагружать ребенка знанием о том, что отец в тюрьме. Что сидеть ему еще, как минимум, пять лет. Потому как судейская машина быстра, если нужно кого-то упечь за решетку, и нетороплива, когда дело идет об освобождении.
— Но ведь меня лишили родительских прав, — пытался протестовать Халфин. — Леночку могут удочерить, и тогда я навсегда потеряю её! И что мне делать в таком случае?!
— Смириться, — начальник тюрьмы был неумолим. — Если ты печешься о благе ребенка, оставь все, как есть. Выйдешь — тогда и будешь разбираться.
И вот, спустя чуть больше месяца после памятного разговора, его зачем-то вызывают.
Куда? Зачем? На эти вопросы Тимур, шагающий по мрачным коридорам вслед за охранником, ответов не находил. Удивился, оказавшись перед дверью кабинета начальника колонии. Переступил порог. Бодро и отчетливо произнес слова, соответствующие случаю: фамилию, имя, номер, статью, по которой осужден.
В кабинете кроме самого начальника колонии был еще один мужчина, сидевший спиной к двери.
Мужчина встал, обернулся.
Халфин узнал в нем отца своего бывшего сослуживца, который в течение нескольких дней решил его проблему с жильем и работой. Того, с чьей лёгкой, или не очень, руки он четыре года мёл улицы Молдаванки, тихо спивался, избивал жену, в результате чего оказался вот здесь, в колонии строгого режима.
— Ну, здравствуй, Тимур Халфин! — мужчина открыто улыбнулся и шагнул навстречу, протянув руку.