Жизнь на старой римской дороге
Шрифт:
И молодой гончар пытливо искал пути к совершенству.
Долго мучился Овнатан, долго бродил во мраке, пока наконец не мелькнул перед ним путеводный огонек.
Как-то безоблачным вечером, в тот самый час, когда дети, лежа на крыше дома в своих прохладных белоснежных постелях разглядывают небо и шепчут желание, Овнатан подошел к своему младшему брату, погладил его по голове, такой же курчавой, как и его.
— Что ты любишь больше всего, Давид?
— Кататься на лошади…
— Хорошо, завтра я тебя прокачу на коне.
Забыв
— Но за это утром ты должен встать очень рано и сделать то, что я тебе скажу. А в полдень мы покатаемся на лошади…
— Встану, — обещал Давид.
Ночью, когда над кровлями и верхушками деревьев, будто осколки солнца, сверкали звезды, мальчик долго мечтал о лошади и, заснув, услышал во сне ее веселое ржание.
Едва забрезжил рассвет, Овнатан разбудил брата. Было прохладно. Нежный утренний ветерок слабо шелестел в листьях. Собачий лай давно умолк, и слышно было только, как тихо дышит природа.
Овнатан отворил тяжелую дверь гончарной, и братья вошли в мастерскую.
— Разве лошадь здесь? — спросил Давид.
— Нет. — Овнатан улыбнулся.
— А где же она?
Овнатан, не отвечая, принес глину, положил в таз, который стоял в углу мастерской.
— Давид, — сказал он мальчику. — Я хочу тебя лепить. Скинь одежду и встань сюда.
Давид повиновался.
Овнатан приступил к работе. Это была первая его живая натура. Работал быстро, увлеченно.
Стоять неподвижно нагишом в сырой мастерской было холодно, зуб на зуб не попадал у Давида, но Овнатан ничего не замечал, а мальчишка не жаловался. Он был тоже захвачен работой брата.
Кто-то постучал в дверь мастерской.
— Одевайся! — приказал Овнатан Давиду и поспешно прикрыл мокрой тряпкой скульптуру.
В гончарную вошли отец Овнатана и его дяди. Увидев здесь в такую рань своего младшего сына, Иеремия несказанно удивился.
— Ты что тут делаешь? — спросил он.
— Я буду сегодня кататься на лошади! — осипшим голосом отвечал Давид. Его подбородок дрожал от холода.
Овнатан сдержал свое обещание. В полдень он оседлал лошадь, посадил впереди себя на седло младшего брата и, ударив лошадь каблуками, пустил ее вскачь по распаханному осеннему полю, красному и душистому.
И Давид перенесся в чудесный мир сказок. Его рубашка раздувалась от ветра. Раскинув руки и устремив вдаль горящие от возбуждения глаза, он представлял себе, что мчится на волшебном крылатом коне, что они вот-вот достигнут облаков…
С этого дня оба брата чуть свет приходили в гончарную и приступали к работе. Глина постепенно приобретала форму — вырисовывалась стройная легкая мальчишеская фигура.
И вот настал день, когда Иеремия увидел скульптуру младшего из своих сыновей, сделанную руками старшего. Он долго смотрел на Овнатана, и глаза его, иссушенные солнцем, ветром и пламенем печи, впервые за много лет наполнились благодатными слезами. Измученному тяжким трудом гончару казалось, что вернулись дни его молодости, он тяжело вздохнул, ноздри невольно расширились, вдыхая знакомый запах глины.
Овнатан встревожился.
— Почему
Сын Андреаса лишь молча покачал головой.
— Ты не веришь в меня, отец?
— Верю, сынок. Потому и плачу.
И Овнатан, не говоря ни слова, бросился на шею Иеремии.
На смену затянувшейся весне пришло жаркое лето. Раскаленный воздух обжигал долину. Собаки даже в тени не находили спасения и, высунув языки, прерывисто, часто дышали. Листья и трава потемнели. Казалось, само солнце приблизилось к земле.
Как-то, в начале лета, в тот час, когда солнечные лучи жгли особенно нещадно, Овнатан увидел свою сестру Маргариту, купающуюся в водоеме, на берегу которого был похоронен их дед.
Маргарита была несколькими годами младше Овнатана. Недавно ей исполнилось шестнадцать.
В детстве брат и сестра часто купались вместе, но с годами инстинктивно стали избегать этого.
Вода в водоеме была чистой и прозрачной, как слеза, и в ней отчетливо виднелось тело девушки. Так просвечивает порой луна сквозь легкую дымку почти прозрачных облаков.
Заметив Овнатана на берегу, Маргарита смутилась и нырнула в воду. Однако вскоре голова ее показалась вновь. Сжавшись в комок, девушка энергично работала руками, чтобы держаться на поверхности. А Овнатан все стоял и, не отрываясь, смотрел на нее.
— Уйди, Овнатан! — крикнула сестра.
Юноша отошел. Он забрался в кустарник и присел в тени его, чтобы не смущать сестру. Нежный ветерок тихо покачивал траву, и она, словно ласкаясь, гладила его лицо и волосы.
Да, Маргарита уже не девочка, раздумывал Овнатан, с которой он, бывало, приходил сюда купаться. Как она изменилась. От ее детских угловатых форм не осталось и следа. Словно какая-то чужая, совсем незнакомая ему девушка случайно забрела в их водоем. Тело налилось и стало женственным, упругие груди, дрожавшие от холода поражали нежностью линий.
Решение пришло внезапно. Он будет лепить сестру.
Но согласится ли Маргарита? Впрочем, она никогда еще и ни в чем не отказывала брату. Творческое волнение охватило все его существо…
Его думы прервал чистый и звонкий девичий голос:
— Овнатан!.. Овнатан!..
Юноша выглянул из-за кустов и увидел сестру, бежавшую с легкостью лани к нему. Овнатан бросился ей навстречу, они обнялись.
— Знаешь что, Маргарита, — таинственно прошептал он, — зайдем на минуту в гончарную. Я хочу тебе кое-что показать…
Девушка взяла его за руку, и они вместе направились к мастерской. По волосам Маргариты стекала вода и капала ей на грудь и плечи.
Колокола звонили к вечерне; когда они подошли к дверям гончарной, там уже никого не было. Все закончили работу и ушли домой.
Овнатан открыл тяжелую дверь, и Маргарита вошла в мастерскую. От вечерней прохлады и какого-то непонятного страха все ее тело дрожало.
Она взглянула в глаза брата, и ой показалось, что под его густыми бровями ярко светятся два огонька. И когда они подошли к укрытой тряпьем скульптуре Давида, Маргарита прошептала: