Жизнь на старой римской дороге
Шрифт:
— Откройте ларец, — приказал епископ, покашливая и с довольным видом поглаживая свою бороду.
Справа и слева от него восседала местная знать.
Главный секретарь развязал ленты, которыми был тщательно перевязан ларец, и поднял крышку.
Когда подарок был извлечен, присутствующие застыли в ужасе. Никто не осмеливался взглянуть в перекошенное от гнева лицо епископа, борода которого лихорадочно подергивалась.
В ларце оказалась миниатюрная скульптура — две фигурки, стоящие друг против друга. Одна из них
— Анафема! — вдруг заорал начальник епархии.
Его знатные гости повскакивали со своих мест.
После долгого молчания один из них сделал несколько шагов вперед, поклонился епископу и сказал:
— Не волнуйтесь, ваше преосвященство. Это может повредить вашему пищеварению.
Епископ в страхе потер живот правой рукой, на указательном пальце которой сверкал золотой перстень с огромным изумрудом, и распорядился:
— Унесите этот хлам и разбейте вдребезги.
Главный письмоводитель позвал слуг, и скульптура была тут же вынесена из зала.
Гости поклонились хозяину и поспешно удалились, а его преосвященство направилось к себе в спальню, где его поджидала одна из любовниц.
Однако главный письмоводитель не позволил разбить скульптуру. Он отправил ее к себе домой, а слугам, дабы те молчали, дал пшеницы, муки, сахару, меду и вина.
Уже дома, присмотревшись к фигуркам, он разразился гомерическим хохотом. Он вспомнил епископа, восседавшего в широком, обитом бархатом кресле, и надменное выражение его лица, застывшего в ожидании подарка, который покорно прислал ему самый гордый из всех рабов Христа.
— Искрошили, превратили в пыль и вымели вместе с прочим мусором, — доложил главный письмоводитель на следующий день его преосвященству, осведомившемуся о скульптуре.
Для художника настали тяжелые дни. Редко кто из знакомых здоровался с ним на улице, редко кто отвечал на приветствие. Епископ предал его проклятию как «безбожника» и «развратника».
Даже муж Маргариты и тот осудил Овнатана за непочтение к служителям церкви. Одна только Маргарита по-прежнему боготворила брата и верила в него. Она стирала и гладила белье его, латала рабочие халаты, штопала носки.
— Не отчаивайся, Овнатан. Если будет нужно, я продам свои косы, но прокормлю тебя, — говорила она, смотря на него преданными глазами.
Но Овнатан не поднимался больше наверх обедать. Ему не хотелось вступать в пререкания с зятем. Спрятав под передником завернутые в лаваш остатки обеда, Маргарита спускалась в мастерскую и кормила брата.
— Муж прислал, — каждый раз лгала она, чтобы Овнатан ел.
Овнатан не верил сестре, но когда она уходила, все же съедал обед.
Как-то епископ призвал к себе мужа Маргариты.
— Веруешь ли ты в бога? — спросил он его.
— Верую, —
— Веруешь ли ты в Христа?
— Верую…
— Предан ли ты церкви Христовой?
— Всей душой…
— Ведаешь ли ты, что я представитель этой церкви?
— Ведаю…
— В твоем доме живет нечестивый пес, прелюбодей и безбожник… Повелеваю тебе лишить его хлеба! — поднявшись, приказал епископ. — А теперь ступай!..
— Слушаюсь, ваше преосвященство! — покорно склонив голову, ответил муж Маргариты.
Пошатываясь, как пьяный, вышел он из епископского дворца и нетвердым шагом побрел домой.
А дома сразу же спустился в мастерскую Овнатана. Болью отдавались в его сердце удары молотка скульптора. Взяв его за руку, он с трогательной теплотой посмотрел на того, кого назвал своим братом. Жили они в одном доме, но уже давно не видели друг друга.
Увидев, что глаза зятя светятся прежней добротой и лаской, Овнатан вскочил и протянул ему руки. Они горячо и крепко обнялись.
Потом муж Маргариты подробно рассказал скульптору о своем разговоре с епископом.
— Уступи мне только это помещение, брат, — попросил Овнатан.
Муж Маргариты смущенно опустил голову.
— Пусть только никто не знает о том, что я тебя кормлю, — сказал он.
— Обещаю. Скоро, очень скоро, придет ко мне смерть, и тогда ты освободишься от меня навсегда, — спокойно ответил скульптор и поднял на зятя свои воспаленные, горящие лихорадочным блеском глаза.
Муж Маргариты снова обнял его.
— Прости меня, — прошептал он.
Лицо Овнатана озарилось спокойной, всепрощающей улыбкой.
Вечером Овнатан перенес свою кровать в мастерскую.
Ночью, сидя в одиночестве перед грудой сырой глины, он заговорил с ней, как с живым существом:
— Настал час, когда я должен вылепить из тебя в последний раз то, что задумал. Меня преследует мрак. Он преследует все человечество, принося ему горе и страдания, он везде, где гаснет светоч знания. Ты праматерь всего сущего, его первоначальная форма. Это ты даришь нам хлеб, делаешь розу алой, питаешь корни деревьев и украшаешь их ветви всевозможными плодами. Преображаясь в бесчисленное множество дивных форм, ты жила многие века, живешь и будешь жить вечно. Подари же мне свою непостижимую силу, свою необоримую мощь.
Голос Овнатана гулко раздавался в ночной тишине, заполняя сумрачную пустоту мастерской. И казалось, что он исходит из самых затаенных глубин его сердца.
И вдруг взору скульптора открылось чудесное видение, подобно ослепительному лучу, внезапно ворвавшемуся во мрак подземелья. В нем родился новый творческий замысел.
Не теряя времени, он бросился к глине и принялся лепить, придавая своему видению реальную, осязаемую форму. Он работал долго, работал до тех пор, пока не запротестовали его усталые кости.