Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Неужто вконец расшибся?
— Вот беда! вот беда!
— Бежите кто-нибудь за конем! Коня надо, в деревню везть!
— О, напасть-то!
В первое мгновенье они и не вспомнили о Фильке. Но когда Николая Петровича вынесли на ровное место и положили на разостланные мешки, и кто-то подошел к расшибленному трактору, то спохватились о мальчике.
— А Филька-то?..
— Мальчонка где?
Но Филька уже сам подал о себе знак. Откуда-то раздался его всхлип и громкий, через силу крик:
— Остановите!..
И выползая из-под обломков моста, бледный, измазанный грязью, окровавленный, он с диким испугом в глазах махал одной, левой, рукою и все громче, все настойчивей кричал свое:
— Остановите-е!..
Высокий рыжеволосый парень с веснушками на добродушном и немного глуповатом лице подбежал к Фильке и, посапывая и шмурыгая носом, спросил:
— Ково остановить-то?
— Да трактор!.. Разорвет!
Поняв в чем дело, столпившиеся возле Фильки коммунары ринулись к трактору и стали неумело вертеть непонятные им рычажки и ручки.
— Нижний, нижний! — издали показывал им Филька, кривясь и плача от боли и обессиленно опускаясь на землю. — Не понимаете вы... нижний тяните!
И, удостоверившись, что мотор был, наконец, выключен, Филька припал на правый бок к молодой и нежной траве и громко заплакал:
— Ой, больно!.. Мамка! больно! Руку изувечил! руку!..
Тракториста и Фильку увезли в деревню. Николай Петрович на телеге пришел в себя и, скрипнув зубами, ощупал грудь и бока.
— Никак, ребра перешибло! Ой!.. А как трактор, ребята?..
У Фильки оказалась сломанной в двух местах правая рука.
Их обоих в этот же день повезли в соседнее село, где был врач.
— Оттуда, коли надо будет, в город, в больницу, — объяснили плачущей, опаленной горем и страхом Марье.
— Ничего, Медведева! Ничего, Марья Митревна, парнишка крепконький! Вживую срастется кость.
— Господи, господи! Да как же это!? — плакала Марья, бредя следом за повозкой, увозившей раненых.
— Очень просто. Обвалился мост. Вот и все.
— Да мост-то крепкий. Лонись его только починили!
— А и верно!
— Как же так?!.
Приехавшие с поля Степан Петрович, завхоз, Зайцев, кое-кто из коммунаров отправились к обвалившемуся мосту. Завхоз с двумя коммунарами спустился в овраг, под рухнувший мост и скоро вылез оттуда с двумя обломками бревна.
— Гляди-ка! — сунул он их Степану Петровичу и секретарю. — Перепилено!
— Да-а! — протянул Степан Петрович. Зайцев выхватил у завхоза кусок дерева и, потрясая им в воздухе, закричал:
— Это что? Это откуда?! Шуточки это? а?.. Это называется нападение классового врага! Борьба!.. Ну, посмотрим! Посмотрим, долго ли те гадины вредить и портить нам будут!
Отшвырнув от себя далеко обломок, Зайцев выпятил грудь и, как-то странно и необычно надувая губы, тише и угрожающе повторил:
—
Василий был на дальних полях, где и ночевал три ночи кряду. Приехав домой и еще по дороге от встречных узнав о том, что обвалился под трактором мост, что трактор надо чинить и что тракторист и медведевский Филька расшиблись и увезены в город в больницу, он стал возбужденно орать:
— Окаянные! Попадутся, ну, прямо изничтожу! И отвечать не буду за таких сволочей, которые это сделали!
— Василий, — с хмурой ласкою остановила его жена, — пошто ты так кричишь? Пошто свою голову в кажную дыру суешь? Об этим деле пущай начальники да старшие которые печалуются. А тебе что за забота? И так грозятся тебя изувечить, а вот и сюда ты опять лезешь.
— Молчи, — погасая и немного успокаиваясь, уже тише сказал Василий. — Мне обчеством, коммуной доверие дадено. Я за обчественное дело страдать да думать должен.
— Думальщик ты, — усмехнулась Вера. — За всех не передумаешь. А вот как, избави восподь, из-за угла огреют чем или насмерть зарежут, что тогда будет?
— Пострадаю! — выпрямился Василий и поглядел с гордостью на жену. — Вполне могу пострадать и не пожалею!
— Не пожалеешь? — укоризненно покачала головой жена. — А мы-то как? Думала твоя голова об этим? Мы в кою пору на ноги малость поднялись, голодовать, как прежде, перестали, а тут ты этакое...
Василий снял прохудившийся ветхий чирок с ноги, помял его в руках, потрогал пальцем и вздохнул.
— Заявлять надо...
— Чего заявлять? — встрепенулась Вера.
— Заявлять, говорю. Насчет обутков. Андрей Васильичу, завхозу.
— Все мы обносились, — уронила Вера, завязывая потуже концы линялого головного платка. Девчонкам бы на сарафаны попуте...
— Будет. Все будет, — вспыхнул Василий. — У коммуны все будет.
— Да... Ежели не угрохают где...
— Не угрохают. Руки коротки.
— А вот руки-то, видать, долги, коли трахтор напрочь почти-что изничтожили да парнишку с мужиком спортили. Долги руки-то, Василий.
— Ну, это... до времени, — немного спутался и потерял свой уверенный тон Василий. — До времени, Веруха. Дознаемся!
— Слышь, Василий, — Вера присела на край скамьи, на которой муж расположился с чирками, и вся вытянулась к нему. — Слышь, Василий: не лезь ты, куды не надо. Не скачи ты упрежде прочих мужиков.
Василий поглядел на жену, отложил чирки, похлопал себя по коленям, насупился.
— Упрежде прочих — не знаю, а вот позадь всех — не жалаю. Будет! Сколь годов мы с тобою на самом назаде были? Сколь годов и за людей-то, не токмо что чужие, а и сами-то себя не почитали? Сообрази и вспомни.
— Чего уж... — вяло согласилась Вера, всматриваясь в узловатые худые ноги Василия.