Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Я думаю само лучшее твоей сестренке, Зинаиде напишем. А она уж того... передаст другим которым...
— Можно, — тряхнул головой Филька. — Пущай Зинка получает письмо...
Над письмом работы было много. Николай Петрович подбирал слова поглаже и поаккуратней, а Филька диктовал свое. Филька хотел, чтоб было крепко и просто. И фыркал пренебрежительно, когда тракторист начал письмо с деликатного обращения «Премногоуважаемая Зинаида Власовна».
— Прямо надо: Зинка или Зинаида! А то какая она барыня такая!
—
Они проработали долго. И письмо вышло пестрое, но обстоятельное и подробное. В письме они расписали, как их лечат, как они поправляются и как «оба сильно соскучились по Вас». У Фильки при этом утверждении наморщился нос и, сверкнув глазенками, парнишка с неожиданной для Николая Петровича ехидцей убежденно заявил:
— Я по ей не соскучился. Это ты напрасно. Может, ты...
— Ну, ну! — чуть-чуть смутился тракторист. — Так всегда в письмах пишется. Это для красоты и для гладкости...
Дальше они сообщали о том, что их посетил Влас Егорыч («Ко мне он ходил!» — упрямо вставил Филька), и что они собираются его сагитировать на коммуну. Тяжелое слово «сагитировать» угнетенно подействовало на Фильку, и он поглядел с некоторой долей уважения и страха на Николая Петровича и ничего не возразил по поводу этого места письма. Расписавшись в десятках поклонах, они окончили, наконец, это трудное занятие и заделали письмо в конверт. Надписав адрес, тракторист подержал письмо в руках и передал сестре, чтоб она опустила в почтовый ящик.
— Ну, вот и написали, — облегченно вздохнув, поделился он с Филькой.
— Да, — согласился Филька. — Пушшай они там знают...
Письмо ушло, и скука пуще прежнего навалилась на Фильку и на Николая Петровича. Тракторист каждый день стал приставать к врачу во время обхода с одним и тем же вопросом:
— Когда выпишете?
— Рано, — коротко и бесповоротно говорил врач и уходил к соседним койкам. А Николай Петрович возмущенно ругался про себя и вздыхал.
Однажды Фильку и тракториста обрадовал неожиданный посетитель. В больницу заявился Андрей Васильевич.
— Запопути я к тебе, — объяснил он обрадованному трактористу. — Принимаем с ремонту трактор. Завтра увозим.
— В порядке? — заблестел глазами Николай Петрович.
— В самом полном.
— Значит, и мне надо собираться, — засуетился тракторист.
Андрей Васильевич сморщил лоб.
— Куды ты! Тебе поправляться надо.
— А кто же на машине?
— Тут дали нам покедова... Временный вроде. А тебе отпуск по случаю болезни...
— Не желаю! — вскинулся Николай Петрович и сел на кровати. — В инвалиды не желаю!
— Стой, стой! Чего кирпичишься? Тебя за инвалида никто и не считает. Только и тебя починить как следует надобно. Оправишься, войдешь в полные
Филька, узнав про посетителя, боком влез в палатку, где лежал Николай Петрович, и широко осклабился:
— Мамка мне ничего не прислала? — поздоровавшись с завхозом, спросил он.
— Поклоны больше, — засмеялся Андрей Васильевич. — Самые нижайшие... Ну, а окромя того, маслица немного... Обоим вам. От коммуны... Для поправки. Масла-то можно вам?
Филька прибрал посылочку, сказав, что спросит у доктора. Потом пошли расспросы, рассказы. Нескончаемые, жаркие и волнующие.
Перед уходом Андрей Васильевич спросил Фильку:
— Отец-то у тебя бывает? Как он?
— Бывает....
— Не поманивает его домой?
— Не знаю... — нахмурился Филька.
— Упря-амый он у тебя, — улыбнулся Андрей Васильевич. — На своем любит стоять. Из поперешного материалу человек.
— Мы собьем его домой, — уверенно пообещал Николай Петрович. — Уговорим.
— Дело, — одобрил Андрей Васильевич и, наказав обоим, чтоб крепче и скорее поправлялись, ушел.
Филька после его ухода затих. Сходил к себе в палату. Полежал, погрустил. Не выдержав одиночества, снова заявился к трактористу, присел тихо возле него. И неожиданно заявил:
— Упрямый он... Не послушает.
— Это ты про отца-то? Ну, посмотрим да поглядим!..
Глава одиннадцатая
В перерывы рабочие собирались кучками. Новость была крепкая: напали на след вредителей, которые подпилили леса. След был явственный, четкий, как в таежном пролеске на ослепительно-ярком снегу.
Началось с Феклина. Когда его уличили в хулиганстве со стенгазетой, которую он изодрал и на которой надписал похабщину, он, до этого времени державшийся нагло и вызывающе, сразу обмяк и струсил. И, струсив, он начал путаться и завираться. В групкоме он совсем скис. Председатель попытался выяснить, откуда он пришел на работу, чем занимался до этого. Феклин сумрачно и невразумительно ответил:
— Крестьянствовал. Чего уж больше...
И никаких документов о своем прошлом не мог представить. В групкоме оглядели его со всех сторон и отметили:
— Не из раскулаченных ли?
Савельич с необычайной горячностью заинтересовался Феклиным, особенно после рассказа Власа, не отставал от расследования, ведшегося против этого мужика, и ходил шептаться то с председателем групкома, то с Андреем, то с Суслопаровым.
Как-то вечером, в необычное время, он отозвал в сторону Власа и повел с собою в групком.
— Видишь, дела закручиваются, страсть, — пояснил он по дороге. — За ниточку покеда ухватываемся, а потом и до остатного, до настоящего доберемся....