Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Обломается! — повторил Николай Петрович.
Его уверенность была приятна Зинаиде. Доверчиво придвинувшись к нему, девушка легко вздохнула.
— Об чем это? — пригнулся к ней Николай Петрович, пытаясь заглянуть в ее глаза.
— Ни об чем... Устала немножко. С ребятишками за день умаешься, просто ног под собой не чувствуешь. Шумят они, глаз за ними все время нужен.
— Орава боевая!
— Боевая! — согласилась Зинаида. — И все-то они такие славненькие, коротышки живые!
— Любишь ты, видать, ребятишек, — странным каким-то голосом отметил Николай Петрович. — Хорошо им, наверно,
Зинаида смутилась. Слова эти спугнули в ней что-то, и она заспешила:
— Ой, заболталась я! Пойду. Поздно уж...
Вечер дышал бодрящей прохладой. С полей наносило густые медвяные запахи. Где-то за деревней скрипел коростель.
Зинаида пришла домой возбужденная. Мать уже была в постели, и девушка, проходя мимо нее, с необычной нежностью сказала:
— Легла, мама? Устала, поди, намаялась?
Мелкие нехватки и неустройства в коммуне, проходившие до последнего времени легко и почти неприметно, вдруг стали почему-то тягостно ощутительными. Словно скопились они, вышли наружу из каких-то темных, потаенных углов и впервые резко и крикливо бросились всем в глаза.
Началось с уменьшенного пайка в столовой, потом вспыхнуло испуганным удивлением наиболее хозяйственных и хорошо работающих коммунаров перед неоспоримым фактом невыполнения плана посева. Хозяйство коммуны вдруг раскрылось перед многими коммунарами во всей своей сложности. Были у большинства коммунаров до этого такие настроения: я работаю, исполняю свои обязанности честно и добросовестно, а направлять работу отдельных коммунаров — это дело правления, это не мое дело. С такими настроениями было легко и беззаботно жить. Такие настроения незаметно для себя поддерживали в коммунарах правленцы, особенно Степан Петрович и завхоз.
— Мы, значит, расстанавливаем силы, — говорил Степан Петрович, — наше это дело. На что же это будет похоже, ежели кажный член коммуны руководствовать станет делами?
Коммунары соглашались с этим. Соглашаться было легко и выгодно. Меньше возни, меньше хлопот и ответственности. И если на общих и производственных совещаниях порою подымались вопросы руководства, вопросы проработки плана, то разговаривали об этом, главным образом, руководители, а остальные прицеплялись, к частностям, к мелочам, к тому, что бросалось в глаза и не играло существенной роли в общем плане хозяйства коммуны. Так проскочило мимо здравого и сознательного понимания коммунаров установление контрольной цифры посева... И поэтому-то для многих явилось неожиданным и непонятным, что посевной план выполнен едва на три четверти. Еще непонятней это потому, что большинство было совершенно искренно убеждено, что работали все, за какими-нибудь небольшими исключениями, на-совесть хорошо.
— Как же это образовалось такое? — недоумевали коммунары. — Всё, кажись, ладно было. И робили хорошо. Как же так?
И нашлись догадливые, которые живо отыскали причину:
— Стало быть, свыше сил наплановали. Эка сколько в планте-то нагрохали: без малого семьсот га! На такую громадную цифру и людей и машин не должно было хватить! Ни в коем разе!
— Об этом надо бы сказать правленью. Пусть подумают...
— Вот ты бы, Протопопов, и сказал. Тебе сподручней, ты партейный!
— Партейному
Толки и разговоры эти не могли, конечно, не дойти до правления и до ячейки.
У Степана Петровича в глазах были злые огоньки, когда он первый на ячейке сообщил, что коммунары теперь, задним числом, признают план преувеличенным.
— Сами же слушали, поддакивали, а теперь: «свы-ыше си-ил! нельзя нам осилить эстолько!..» Дурит народ!
Зайцев пристально глядел на него и о чем-то выжидающе думал. Наконец, он со сдержанным гневом спросил:
— А ты тогда постарался коммунарам правильно и толково разъяснить, как надо поднажать, чтобы такой план выполнить на все на сто? Не вышло ли так, что о планах толковали, а до каждого в коммуне он не дошел, и получилось легкое отношение к работе? Не вышло так?
— В коммуне не маленькие. Мужики бородатые. Они разве сами не понимают?
— Ты разъяснял? — настаивал Зайцев.
— Да пошто же ты на меня все, товарищ Зайцев? Разве я один?
— Ты — председатель. При том член партии. С тебя и взыскивается полностью.
Обнаружилось, что и правление, и часть партийцев в первые месяцы жизни коммуны понадеялись в работе на самотек. Обнаружилось, что с коммунарами не вели планомерной разъяснительной работы, что понадеялись на хозяйственное чутье, на привычку справляться самостоятельно со всякими хозяйственными затруднениями, понадеялись на дедами и прадедами завещанное крестьянское «планирование».
Актив спохватился. Сначала людей ошеломило. Они растерялись. Они испугались мысли, что ничего уже не поделаешь, ничем не поможешь тому, что произошло. У многих тревожно заныло: не испорчена ли вконец работа и не провалено ли дело коммуны?
Судили, подсчитывали, выводили:
— Плохо дело. Кругом орудуют кулаки. Пугают, портят, сбивают некоторых коммунаров с толку. И работу, к тому же, наладили не по-хозяйственному. Поторопились. Без расчету и без настоящего плана...
И, подхватывая эти настроения, кто-то уже упорно, хотя и несмело, делал вывод:
— Не справимся с коммуной!.. Конечно, может быть, колхозы — дело полезное и хорошее, ну а у нас, видно, не выйдет!
Трое — Зайцев, Лундин и Николай Петрович — сидели в избе, которую занимал Лундин, и горячо спорили.
На столе шипел и фыркал хозяйский самовар, блюдечко в небывалых синих цветах было переполнено мятыми окурками. Тугие полотнища дыма неслышно колыхались вокруг желтого пламени небольшой керосиновой лампочки.
В раскрытое окно втекала душная ночь. Уснувшее село лежало за окном темное и присмиревшее.
Спорили трое уже давно. Спор был упорный, но немного странный: в сущности все были согласны между собою. Но цеплялись за отдельные слова друг друга, за частности, за мелочи. Все трое устали и легко раздражались.
Началось с того, что Тимофей Лундин осторожно, но уверенно заметил:
— Переборщили тут, пожалуй. Сразу коммуну организовали, высшую форму. Надо бы артель. С артелью справились бы легче.
— Коммуна... — возразил Зайцев. — И с коммуной вполне свободно справиться можно. Только бы хотенье... да люди.