Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

Тумасов Борис Евгеньевич

–  И то так!

Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:

–  Передай, боярин, и ты, епископ: не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…

Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерема легкую шапку из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:

–  Эвон, как повернули…

* * *

Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого Стодолова знакомца -

боярина Силу. Тот под стать своему имени: ростом хоть и не выдался, да здоров, несмотря на годы, кровь с молоком…

О чем ни говорили бояре, а все к одному сводилось: о жизни. Высказывался боярин Сила:

–  Руси покой нужен.

–  А откуда ему бывать?
– сетовал Стодол. Игнат поддакнул:

–  Смутно, Орда непредвиденная. Татары нам словно кара Господня.

А Сила повторял:

–  Покоя, покоя земля наша просит. Без него пахарь не пахарь, ремесленник не ремесленник, торговец не торговец. Без покоя не богатеть земле Русской…

От обедни вернулась жена посадника - высокая крутобедрая боярыня Фекла. Поклонилась Стодолу низко, а Силу поцеловала, прижав к груди. Боярин едва дух перевел:

–  Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то, что моя Арина.

–  Чай, заморил ты ее, боярин Сила, - рассмеялась боярыня.

–  Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, - притворно вздохнул Сила.

Боярыня хохотнула:

–  Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.

Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.

–  Ты, Сила, о покое твердил - о каком?
– спросил Игнат.
– Эвон, великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород послов отправил, новгородцев звать, да у тех, слава богу, разума хватило в раздоры не встревать.

–  О владимирском посольстве откуда прознал?
– поднял брови Стодол.

–  Из Ростова ветер принес. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.

–  Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?

–  Так о том вчерашний день лишь и прознал.

–  Вчерашний день и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, что не оставляют великого князя коварные мысли.

–  Подл князь Андрей, ох как подл, - согласился Сила.
– И когда уймется?

–  Он себя обиженным мнит: Переяславль, вишь, ему не достался, - почесал затылок посадник.
– Как тот медведь: зверя дерет - на весь лес рык слышится.

Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой. Посадник провел гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.

* * *

Редким гостем Олекса был дома, все больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит, то в дозор ускачет. Да мало ли еще какие заботы у княжьего воина!

Дарья попрекала:

–  Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночевку являлся, а ноне и спит чаще

в дороге…

Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать. Олекса посмеивался:

–  Наша Марья скоро заневестится.

Но еще много воды унесет Москва-река, и немало лет тому минет…

А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался теплыми овчинами, а весной с утра и до первых звезд проводил с табунщиками.

С высоты седла любовался Чета степью, пил ее чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез напуганному косяку.

Знал Чета, пройдет день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока он не станет воином…

Все представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покоренные города и молят о пощаде люди. Одного не ведал: что на станет час, когда судьба сведет его с урусской девицей Марьей…

* * *

И сказал князю Андрею боярин Ерема:

–  Смирись, княже, не то ныне время, чтоб против себя князей восстанавливать.

–  К чему взываешь?
– удивился великий князь.
– Ужели слышу голос любимого боярина, советника?

–  Затаись, княже, до поры, и твое время придет. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнешь удельников.

–  Теперь не дал, отчего же вдругорядь пошлет?

–  Как не даст, когда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни: Москва-де ныне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьет. Ужели откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?

Этот разговор князь и боярин вели сразу, как Ерема возвратился из Новгорода.

Услышав приговор веча, князь взбеленился:

–  У Новгорода память короткая, забыли, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, а когда начнут свей сызнова их щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.

–  Еще и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.

–  Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.

Ерема поддакнул:

–  За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берет, а баскак - сколь загребет.

Князь Андрей Александрович прошелся по палате, постоял у оконца, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:

–  Зарядили, льют месяц целый.

–  И похолодало.

–  Пора печи топить.

–  В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.

–  Ударят морозы - послать за ягодой.

–  С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!