Жизнь? Нормальная
Шрифт:
Я совсем обмяк и пробормотал:
— Я очень вам признателен… за назначение… Поверьте…
— Без этого… как его… без верноподданничества! — рассвирепел Главный, в то время как глаза его смотрели на меня поверх очков с лаской. — Забыл про вас. Зайдите в кадры и скажите, что я приказал включить вас в списки.
И неспешной походкой он направился к дверям своего кабинета.
— «Как требует дело». Неплохо. Я вас процитирую
Бернеру, — громко сказал Главный на ходу, не оборачиваясь (он знал, что я смотрю ему в затылок).
Через минуту кадровик вышел от Главного с Бернером. Вслед за
— Это мы, тэк сказать, обсудим на бюро! — запальчиво бросил Коля в глубь кабинета, боевито сверкнув стёклами очков.
Что?! Мятеж?!! Ха-ха. Это забавно.
Здесь кстати сказать пару слов о Коле. Теперь — Николае Николаевиче. Товарище Хлупине.
Молчаливый и в меру толковый Коля очень честно трудился за кульманом. Я его и видел-то, пожалуй, только на торжественных заседаниях, когда он под редкие хлопки торопливо взбегал к красному столу на просцениум и так же быстро сбегал вниз со скромным подарком от общественных организаций. Перед последними перевыборами Главный, не ладивший со старым секретарём, неожиданно и мудро сделал Колю фаворитом и сильно склонял престижных товарищей в его пользу, упирая на необходимость омоложения руководства. Коля, не имевший врагов, прошёл очень гладко. Вот тут-то злые языки и нарекли его «Удобным».
Что ещё сказать о Коле? В этом вот сентябре он пережил большое горе: его не сумели подписать на лимитированный журнал «Яхты и парусный спорт».
М-да. Я думал, что Коля умнее — надо взвешивать соотношение сил. Это будет тот самый, из жизни нелегендарных землян, случай, когда Голиаф банально раздавит Давида.
Воображаю, как сейчас Главный душится от смеха.
Волосогривый «Давид» с папкой вместо пращи про— спешил мимо, не заметив моего кивка с малым углом наклона.
— Постоянный пропуск на опытный завод оформите
себе сами. Вы теперь там хозяин, — сказал кадровик новоиспечённому главинжу опытного.
— Жень! Поздравляю, — бодро окликнул я Бернера. — Перекурим? Есть разговор — я из отпуска.
Бернер посмотрел на меня, и я понял… Понял — трудно мне будет теперь «пробивать» свои заказы на опытном…
Я подошёл к доске объявлений.
Вот он, приказ… Что? Меня нет?!! Да, меня нет… Это старый приказ! Вот тот, на курительной бумаге… Да, этот — последний… Нет… Нет… Нет?!! А, вот. В конце… «Тов. Мезенина…» И оклад. Лебедем проплыла двойка, в кильватере — жёлтая пятёрка (цифры я сейчас воспринимал в цвете), а за ней, как в ансамбле «Берёзка», плыл нежно-розовый овал нуля.
… Я с детства не любил овал. Я с детства угол рисовал…Это — Павел Коган. О вкусах не спорят.
Народ посыпал на обед и в магазины.
Не спеша я направился в нашу столовку и встал в очередь, протянувшуюся до дверей.
— Ты чего? — обнял меня за талию проходивший Прохоров. — Топай в ресторан.
«Ресторан» — это зальчик за драпри, где обедало начальство.
— Я с народом, — весело посмотрел я на близстоящих. Они не оценили моей игры в демократию, а «последний» Антонов сделал деревянное лицо.
Очередь трещала парными разговорами, как на междугородном. То и дело выскакивало: «Бернер».
— Здесь занято. Занято, — отвечали мне столы со свободным четвёртым стулом.
Я сел за отдалённый, неубранный и потому пустой
столик. Через зал с поднятым подносом шёл вроде бы ко мне нескладный Дуликов. Вот-вот его поднос должен был опрокинуться, полами пиджака он задевал чужие биточки, извинялся, спотыкался, но, как клоун-буфф, не проливал ни капли борща на своём подносе. Не опуская его на стол, он остановился около меня, сконфуженный, но строгий.
— Садитесь, — пододвинул я к нему стул.
— Сегодня я не сяду с вами, — сказал он очень серьёзно, как бы по делу, и двинулся в свой трудный путь обратно. Как будто раньше он только и делал, что обедал со мной! Паяц.
В отделе, потеснив кульман, я сдвинул свой стол в угол, с перекосом.
Сел.
С некоторым сожалением перекинул сентябрь на календаре налево. Направо тощей стопкой лежал тугой, последний квартал года: октябрь, ноябрь, декабрь. Громкие месяцы криков, истерик, инфарктов и увольнений по собственному желанию. Сладкая раскачка, труд трудяг, напряжение нервов до гудения, настоящее дело пополам с «липой» и… счастливый финиш в Главке с необходимыми всем 100,2 %! (У нас крепкий плановик.) А иначе и не может быть, потому что этого не может быть никогда. И звон бокалов в Новом!
В Новом…
У меня есть сюжет… Фотосюжет. На фотовыставке, даже на международной, если она идёт под девизом и без тайного вскрытия конвертов (чтоб не выдать премий, упаси боже, безвестным), так даже на гала-выставке мне был бы гарантирован ну если не приз, то диплом. «С Новым годом!» Это название, от которого свёртывает скулы. Но на снимке!.. Чокаются два королевских бокала тонкого хрусталя. Из сокровищницы саксонских курфюрстов. Их подняли руки (на снимке только два бокала в двух руках!), но какие! Опоэтизированная белая, в плавных рублёвских линиях рука Женщины и корявая, сильная, в трудовых шрамах и ссадинах со сбитым ногтем рука Мужчины. Это руки не Раба и Патрицианки, это руки Мастера и его Музы…
Техники бы у меня хватило, но где найти эти руки?…
М-да. Но вернёмся к несуровой действительности.
Н-ну денёк! Прошёл-то только первый тайм сегодняшней игры, а сколько голевых моментов!
Поговорить бы.
Сейчас бы колючего Рушницкого.
Поняла бы меня Маша? Если б выслушала?
«… А те далече, как Саади некогда сказал». Далече? Их нет. Навсегда.
Поговорить бы.
Отдел был пуст.
— Эльвира Николаевна!
Из-за кульмана отзыва не было.
Поговорить бы…
Я набрал номер отдела кадров.
— Иван Гаврилыч — Мезенин. Сегодня Главный… В общем, повелел… Чтоб, в общем… добавить в списки. Меня.
— Подождите. Те… те… те… Будете тридцатым. После Прохорова.
Открылась дверь, и в отдел уж очень по-деловому и потому несколько бесцеремонно вошёл Коля. С ним трое.
— Товарищ Мезенин. У нас в СКБ — комиссия из райкома. (Комиссии.) Отдел трудный. Так сказать, зеркало «системки», выпестованной нашим руководством. Здесь, товарищи, придётся поработать как следует. Побеседуйте с людьми. Как насчёт проектной «липы», стиля…