Жизнь? Нормальная
Шрифт:
17
Публика начинала собираться.
Я оглядел зал. Ни Маши, ни Рушницкого не было. И странное дело, если не считать нашего милого доктора Реганы Мелконовны, никого из местных здесь тоже не было.
Может быть, все они уехали «отмечаться за холодильник ЗИЛ»?
Я вышел.
В радиусе ста шагов я прочесал парк. Ни Маши, ни Рушницкого не было.
Так долго?
Неужели?!.
Нет, это исключается.
Неожиданно я натолкнулся на щегольской спортивный автомобиль, стоявший в укромном месте
— Каррешь! У-у-у…
Я обернулся и увидел Амата. Выпуклые, влажные глаза мальчика не замечали меня. Он весь, и телом, и взором, был повёрнут к машине.
Я отступил, оставил их наедине — мальчика и машину — и опять направился к клубу. Туда тянулись туристы. Гасбичадзе, говорили у нас, — это интересно. Значит, они придут сюда.
18
После концерта я вышел первым.
Со скамейки, замаскированной зеленью, как из укрытия, я пронаблюдал за выходящей и уходящей публикой. Маши и Рушницкого не было.
Вот ушла и библиотекарша. Клуб закрыли изнутри. Надо было идти спать, но там в доме был Рушницкий. А мне хотелось прежде встретиться с Машей.
Пустую площадку перед клубом освещала ненужно яркая лампа на фонарном столбе. Дверь клуба отворилась, и из неё вышла Белла Григорьевна. Она быстро спустилась со ступенек высокого крыльца. В проёме двери показался Гасбичадзе.
— Белла! — в смысле «Вернись!» — крикнул он.
— Зачем я нужна каждому вам? — недвусмысленно и где-то остро поставила вопрос Белла Григорьевна.
— Белла? — вопросом на вопрос ответил певец.
— Это очень главное, — подчеркнула Велла.
— Белла! — «Вот. Посмотри мне в душу!» — распахнулся Гасбичадзе.
— Я не интересуюсь, — отвела она попытку установить отношения предельной близости.
— Белла, — призвал уже не к чувству, а к рассудку влюблённый.
— Чем вы занимаетесь? Я с вами спрашиваю! — с нотой обличения воскликнула киоскёрша.
— Белла?! — «Ну разве вы не знаете?» — слышалось теперь.
— Честная киоскёрша и автомобильный махинатор. Вы себе думаете?! — предложила учесть социальное неравенство разумная женщина.
— Бе-елла, — с подтекстом «Я готов примириться с вашей честностью», произнёс несчастный бизнесмен.
— Каждому вам я на плохое не рекомендую, — очень строго сказала Белла Григорьевна.
— Белла! — как бы предупредил её Гасбичадзе от необдуманного шага.
— Да, и ещё вам раз — да! — с оттенком «нет» отрезала Белла. Она повернулась к Гасбичадзе спиной, и её каблучки застучали по асфальтированной площадке.
— Белла!! — надрывно воскликнул представитель местных деловых кругов и бросился за ней.
Здесь произошло неожиданное.
На ярко освещённую площадку ворвалась хромированная торпеда. Завизжали тормоза,
— Белла-а!! — опомнившись, взревел Гасбичадзе и рванулся вслед за похитителем.
— Амат! Моё горе. Вернись! — спотыкаясь на высоких каблуках, бежала Белла Григорьевна. Впрочем, она вскоре остановилась, схватившись за сердце. — Люди, это я его вскормила! — словно бы обращаясь к народу на площади, вскричала киоскёрша. — Я пригрела этого змею, этого угонщика! Ама-ат!! — снова побежала она.
Фырканье мотора, крики погони, скрежет переключаемых передач постепенно пропадали вдали, а потом и совсем растворились в глубине парка.
Погасла яркая лампа у клуба. В свете немногочисленных ртутных светильников парк напоминал балетную декорацию. Кусты раздвинулись, и кто-то сел на другом конце скамейки. Кто-то долго и безуспешно чиркал спичкой. Наконец вспыхнул свет в дрожащих ладонях и осветил лицо закурившего Рушницкого.
— Это вы? — удивился я.
Рушницкий поднёс спичку к моему лицу и, опознав меня, ничего не ответил.
— Как… ваше предприятие?
Рушницкий молчал. Дрожал только красный светлячок его сигареты.
По аллее стремительно, по-мужски, шла на нас женщина. Что-то очень важное, как приговор, она должна была принести сейчас, немедленно, кому-то из нас.
Мы вышли из укрытия.
— Она вернулась, — потрясённо произнёс Рушницкий.
Странное было у него лицо. Оно одновременно выражало страдание и озарялось счастьем. Неожиданно он сделал несколько робких шагов в сторону аллеи и остановился. Его спина стала снова судорожно наклоняться, затем, вместе с правой ногой, оказалась в горизонтали. Балансируя руками в ласточке, Николай Иванович наконец подломил ногу-подпорку и оказался на коленях.
Плачущее лицо Рушницкого, всё его тело и дух его были обращены к Маше.
Не замечая Николая Ивановича, Маша вплотную подошла ко мне. Её глаза чернели ненавистью на незнакомом теперь лице, казавшемся гипсовым в зелёном свете фонарей.
— Вы меня пробовали переуступить?… Я презираю вас… Я бы ударила вас… но вы весь…
Она спрятала руки за спину. Так вот, с руками за спиной, нескладная и обвисшая, она уходила во тьму неосвещённой аллеи.
Когда женщина теряет так женственность — это последнее дело.
Я был парализован этим разрядом ненависти и тупо смотрел в сторону удаляющейся Маши. Кончиками пальцев я вытирал машинально с лица какие-то тёплые брызги. Что-то очень назойливое мешало мне. Я не понимал — что? — но как в кошмаре не мог избавиться от цепкой помехи. Какое-то крупное жёлтое лицо металось передо мной в яростном молчании. Наконец, словно в телевизоре, включился звук, страшная жёлтая маска крикнула мне:
— Негодяй! Я сейчас уничтожу тебя, мерзавец!
Сознание возвратилось ко мне. Это был Рушницкий.