Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Ипатьев Владимир Николаевич

вати и спросил моего ротного командира, где я был накануне. Узнав, что я ночевал не в Училище, а дома, он, не спросив, как я провел время у моих родных, не нашел ничего более умного, как произнести с апломбом фразу: «Ну да, — от порочной жизни». К сожалению, мой ротный командир не сказал ничего в мою защиту, хотя он знал, что мое поведение было безукоризненным.

Что касается жизненных условий в Александровском Военном Училище, то лучшего, по моему, нельзя было и желать. Нас прекрасно одевали, здание содержалось в образцовом порядке, а питание было настолько хорошо, что за все время пребывания в Училище я не истратил ни одной копейки на покупку с’естного. Каждый месяц заведывание кухней поручалось по очереди какой-либо роте, которая выбирала из своей среды артельщика. Он имел ключи от всех кладовых, принимал от поставщиков продукты, выдавал их поварам и вел всю отчетность. Каждый день в помощь ему

назначались два юнкера: один от старшего курса, а другой от младшего, в качестве дежурных по кухне. При таком ведении хозяйства, офицер-заведующий хозяйством не мог пользоваться хотя бы частью из денег, отпускаемых на наше питание. В лагерях питание было еще обильнее.

В отношении довольствия и материальной стороны вообще начальник, несомненно, имел большие заслуги перед училищем, — но его бестактное отношение к юнкерам сводило на нет все эти положительные стороны его деятальности. Бестактную резкость отношений к юнкерам он переносил и на офицерский состав Училища, — это послужило причиной весьма прискорбного события, которое разыгралось в 1886 году, когда я был уже в выпускном классе, — и произвело самое тяжелое впечатление на все Училище.

Необходимо указать, что строевые офицеры, состоявшие в Училище, имели привилегию числиться по разным гвардейским полкам для производства в последующие чины; а так как в этих полках производство шло по каждому полку особо, то вполне могло случиться, что офицер более раннего выпуска мог обогнать в чине своего старшего товарища. Так случилось и на этот раз. Командиром моей роты был гвардии шт.-кап. Квалиев, грузин по национальности, георгиевский кавалер, отличившийся в 1877 году при штурме Ардагана. Он был хорошим военным и командиром, но, как кавказец, обладал вспыльчивым нравом. Нашей ротой он командовал около года и пользовался в ней общей любовью». На Пасху 1886 года, старший субалтерн офицер нашей роты гвардии шт.-кап. Клоченко был произведен в капитаны и таким образом стал в чине старше своего ротного командира, Квалиева. Выйти из этого неловкого с точки зрения военной дисциплины положения было легко: начальник Училища должен был только перевести Клоченко в какую-либо другую роту, где командиром был офицер, уже имевший чин капитана. Но ген. Самохвалов, недолюбливавший Квалиева за его прямой характер, поступил иначе: он сместил Квалиева с должности ротного командира и назначил на его место кап. Клоченко. В результате КваЛиев оказался пострадавшим, — без всякой с его стороны вины.

Этот бестактный поступок начальника, конечно, возмутил Квалиева, — и он пошел к Самохвалову объясниться. Во время этого объяснения, раздраженный Квалиев нанес начальнику оскорбление действием, — за что, конечно, был предан военному суду. Когда об этом стало известно в Училище, общие симпатии всех юнкеров были всецело на стороне Квалиева. Мы надеялись, что кара, которой будет подвергнут Квалиев, окажется не очень суровой, — а нелюбимый начальник окажется вынужденным покинуть Училище. Вышло иначе. На суде ген. Самохвалов отрицал факт нанесения ему оскорбления действием, — утверждая, что дело не пошло дальше оскорбления на словах. Но этому противоречило показание главного свидетеля, — дежурного горниста, который находился в соседней комнате: он показал, что отчетливо слышал звук от удара рукой, — как он говорил, — «по мягкому месту». По разговорам, которые шли в Училище, горнист был, повидимому, прав: Квалиев, действительно, дал пощечину своему начальнику , — признать чего последний не хотел, так как этот факт бросал тень на него.

За оскорбление действием своего начальника военные законы карают очень строго: минимум каторга. Квалиев был приговорен к лишению чинов и орденов и к ссылке на каторжные работы на 8 лет. Вся операция суда была проведена с чрезвычайной быстротой, — и через 2 недели Квалиев уже был отправлен в Сибирь. В Училище говорили, что Император Александр III решил его помиловать и, что на место назначения уже был послан указ о возвращении Квалиеву офицерского чина и Георгиевского Креста, но было уже поздно: Квалиев покончил жизнь самоубийством в пути, не доехав до места назначения...

Мы очень жалели нашего ротного командира и все без исключения были на его стороне.

Вскоре после этого события, во второй половине мая 1886 года, Александр III был в Москве и посетил Александровское Училище. Я впервые -видел царя и царицу и был поражен, как его внушительной фигурой, так и простотой обращения. Я помню: он подошел к группе юнкеров младшего курса, которым я объяснял сборку и разборку винтовки, и спросил меня, чем мы занимаемся. Не без волнения я дал краткий ответ, — на дальнейшие вопросы Царя отвечал наш новый ротный командир, кап. Клоченко. При отъезде Царя масса юнкеров, не взирая на военную дисциплину, бросились провожать

и в вестибюле Училища произошла такая давка, что Царю и Царице лишь с большим трудом удалось пройти к экипажу. Какое впечатление это произвело на Царя, я не могу сказать, но отлично вспоминаю, что начальник Училища был сильно раздражен и не хотел нам объявить приказ Царя дать нам три дня отпуска.

Но взволнованная событиями юнкерская масса нашла выход своим настроениям, не считаясь ни с какой военной дисциплиной: группа юнкеров схватила начальника Училища и начала его качать, а потом, посадив на кресло, обнесла кругом Училища с криком «Ура». В процессии участвовало громадное количество юнкеров, которые использовали случай, чтобы досадить некоторым из нелюбимых строевых офицеров. В особенности досталось командиру 1-й роты капит. Алколаеву Калагеоргиеву, которого прозвали «Хухриком», — и среди криков «ура» очень часто слышалось: «Хухра»!

Все это свидетельствовало, что несмотря на суровый режим и частые оскорбительные разносы, в Училище не было надлежащей дисциплины, основанной на уважении к авторитету начальства.

Весь этот эпизод, однако, прошел благополучно: начальник истолковал его в свою пользу и поблагодарив юнкеров за патриотическую встречу Царя, отпустил на 3 дня в отпуск с отменой одного экзамена, заменив его средним годовым баллом по репетициям.

Надо заметить, что после инцидента с Квалиевым, начальник сделался гораздо мягче в обращении с юнкерами, чувствуя, что в скором времени он должен будет покинуть Училище. Он действительно был смещен с этой должности после лагерного сбора и назначен только командиром бригады, что означало понижение, т. к. начальник Училища пользовался правами командующего дивизией.

Во время моего пребывания в лагерях перед разборкой вакансий, я подал заявление, что отказываюсь от производства в офицеры, и просил перевести меня на 3-й курс Артиллерийского Училища.

В этом последнем тогда существовало особое Строевое отделение (в отличие от другого, — Математического), куда принимали юнкеров, окончивших военные училища по первому разряду и показавших наилучшие успехи в механике и артиллерии, причем они должны были вносить по 450 рублей за свое обучение. В скором времени из Михайловского Училища пришел ответ на мое прошение: меня не только приняли, — но и освободили от обязанности внести указанную сумму. Это было совсем необычным исключением, сделанным в виду того, что я имел полные баллы по механике, артиллерии и химии. Начальник Училища лично поздравил меня с успехом (помню, это было во время обеда) и отпустил меня в отпуск.

ГЛАВА ВТОРАЯ

МОИ ПЕРВЫЕ УЧИТЕЛЯ ХИМИИ

Я уже рассказывал, какое сильное впечатление произвела на меня, тогда 15-летнего гимназиста, глава о «химических явлениях» в учебнике Краевича. Я много раз перечитывал ее, стремясь лучше понять основные законы этих явлений. Теперь, когда я оглядываюсь на пройденный путь, мне ясно, что с этого момента интерес к химии стал основным для всей моей интеллектуальной жизни. Но заняться более серьезно изучением химии, — как это мне уже тогда хотелось, — я смог не скоро. Внешние условия были для этого далеко не благоприятными. В частности, как в Александровском, так и в Михайловском Военных Училищах преподавание химии стояло далеко не на должной высоте.

В Александровском Училище химию читал полк. Николай Павлович Нечаев. Я не могу сказать ничего плохого о нем, как о человеке. Вполне возможно, что он обладал хорошими душевными качествами. Его обращение с юнкерами во всяком случае отличалось мягкостью: он никогда не сердился, не кричал, не жаловался на нас дежурным офицерам, — хотя наши проделки на его уроках были способны вывести из себя любого преподавателя. Но учителем он был определенно плохим. Возможно, что в этом не все нужно отнести за его личный счет. Метод преподавания химии в то время был еще совершенно не разработан и не имелось ни одного хорошего учебника. Конечно, тогда уже появилось второе издание «Основ химии» Д. И. Менделеева, но нам оно было совершенно недоступно в виду его полноты и сложности. Проф. Потылицын написал краткий учебник, приноровленный к программе Военных Училищ, причем главным материалом для него служила книга Менделеева, — но и этот учебник был полон недостатков. Основным из них была недостаточность внимания, уделенного закону периодичности элементов, который необходим для понимания закономерности химических соединений; в результате учебник Потылицына не мог научить нас ни пониманию главнейших законов химии, ни умению составлять химические формулы. Я вспоминаю, что на своих лекциях Н. П. Нечаев пытался объяснить нам законы химии при помощи схем, но, не обладая сам хорошим пониманием этих законов, не был в состоянии привести их в стройный вид перед нами-.