Жизнь охотника за ископаемыми
Шрифт:
Но я не хочу долго останавливаться на этой стороне картины, потому что была ведь и другая сторона. Мы находили в чудеснейшем изобилии тот материал, за которым приехали; радость успеха заставляла забывать все трудности.
Прежде чем принять предложение д-ра Циттеля совершить для него поездку на Б. Вичиту, я написал ему и рассказал, как мало прибыльна была всегда моя работа с точки зрения материальной. «Всю жизнь, — писал я ему, — я бился, собирая деньги, чтобы вести работу, а люди, которые покупали мой материал, в большинстве случаев находили, что оказывают великую услугу своим музеям, покупая его как можно дешевле и не принимал во внимание то обстоятельство, что даже охотник за ископаемыми должен зарабатывать средства к существованию».
Д-р
С истинным удовольствием получил я ответ знаменитого немца, чьи труды по палеонтологии приняты в университетах как руководство. Д-р Циттель писал: «Мне очень жаль, что судя по вашему письму, вы не считаете для себя возможным работать этой весной в Тексасе для Мюнхенского музея. Я вполне понимаю, что после долгой вашей деятельности на научном поприще и без материальных результатов вы иногда испытываете разочарование, чувствуете горечь, и вам кажется, что услуги ваши науке недостаточно оценены. Я с своей стороны сделал все, мне доступное, чтобы поддержать в вас доверие к научному значению вашей работы; ваша коллекция из Канзаса и Тексаса навсегда останется в Мюнхенском музее несокрушимым памятником имени Чарльза Г. Штернберга».
Такое письмо от человека, как Циттель, влило новую жизнь и мужество в мои жилы. Когда-то подобное письмо профессора Копа заставило меня почувствовать, что испытать немного лишений, больше или меньше, ничего не значит по сравнению с достигаемым прочным результатом. Коп умер и Циттель умер, но я сохранил их письма как наследие для детей моих и детей моих детей. Они свидетельствуют о том, что я выполнил задачу, которую я себе поставил еще мальчиком, и внес свою скромную долю труда в постройку великой науки палеонтологии. Я могу исчезнуть, но ископаемые мои сохранятся, пока целы музеи, которые дали им приют.
Но вернемся к пермским отложениям Тексаса. Я приведу некоторые записи из дневника, так как это лучше всего пожалуй, даст читателю представление о нашей тогдашней жизни. Одиннадцатого июля я был в Сеймуре. Я записал: «Сильный смерч, несущий пыль, обрушился на город, и в тот же вечер пошел дождь. Для меня это поистине великая удача, потому что он освежит немного воздух и наполнит водой верховья Вичиты, так что я смогу проехать в места, куда нельзя было прежде проникнуть. Моя повозка, привезенная из Канзаса — на узком ходу, а все дороги в Тексасе проложены повозками на широком ходу. Из-за этого мои упряжные везут одну сторону повозки по колее, а другую без колеи. Вследствие этого работа для лошадей гораздо тяжелей и в связи с ужасающей жарой изнуряет их. Я заказал поэтому новый ход к моей повозке; работа кропотливая и долгая. Джесс С. Вильямсон сказал мне, что я могу занять постройку, которая принадлежит ему и Виллю Миния. Это — маленькая хижинка в полутора километрах от залежи ископаемых близ Ивовых ключей. Там есть водоем для водопоя; от этой хижины только километр до школьной усадьбы, где вырыт колодец; нескольких ведер воды, которая по каплям набирается там в продолжение дня, достаточно для потребностей лагеря». Хижина эта оказалась для нас большим удобством, особенно потому, что владельцы запасли там сорго и разрешили мне взять его; это избавило меня от хлопот с подвозом сена.
Одна из осей у меня сломалась и пришлось послать в Лауренс сменить ее; я мог получить свою повозку из мастерской не раньше шестнадцати дней. Тогда я поехал на старую свою стоянку у Серой речки (Грей-крик), на пастбище м-ра Креддока. Там был как раз центр местности, где я собрал для профессора Копа богатую жатву.
Семнадцатого июля записная книжка моя устанавливает, что я провел весь день на работе и нашел обломки скелетов и черепов, разбитые на куски и перемешанные. Я не мог определить направление, откуда эти образцы произошли. Все они были свалены в одну кучу месте с конкрециями в длинной узкой промоине, а над ними было ровное размытое пространство, покрытое конкрециями. Единственное объяснение, какое я могу дать тому обстоятельству, что образцы изломаны и перемешаны,
Я в свое время послал из этой местности большую коллекцию профессору Копу; он очень заинтересовался, но был в то же время чрезвычайно озадачен тем обстоятельством, что при наличии там большого числа разбитых черепов невозможно было собрать из обломков ни одного полного черепа, хотя все кости казались свеже сломанными. Я снова испытывал такое же затруднение. Возможно, что куски тех черепов, которые находятся в Американском музее в собрании Копа, попали в число отосланных в Мюнхен, и наоборот.
Девятнадцатого июля я нашел близ места, где за день или два перед тем я взял много обломков, почти неповрежденный череп нового вида, а двадцатого — еще один отличный череп. То был череп большой амфибии — большеголового эриопса (Eryops megacephalus, по определению Копа). В верхней челюсти было шесть пар широких зубов, а в нижней — ряд зубов разной величины. Кончики некоторых из них обломились и затерялись. Череп был больше пятидесяти сантиметров в длину. Все кости с наружной стороны красиво изваяны, словно покрыты насечкой. Несколько лет назад я нашел почти полный скелет того же существа; он лежал под прямым углом, к Чизгольмской дороге. Он сохранился в плотных конкрециях; вода вымыла его из склона холма. Ноги бесчисленных стад скота, которые проходили как раз там на пути в Канзас и на север, сорвали с костей их прочную кремневую оболочку.
Как выродилось племя амфибий с тех пор, как жили эти мощные существа! Они обладали одновременно легкими и жабрами; поэтому они господствовали на суше и в воде, плодясь и множась в тропической атмосфере, и наполняли топи и водоемы той местности. Теперь же мы вытаскиваем, случается, из колодца или источника слабенькое созданье, прозванное грязевой собачкой; трудно даже представить себе, что предки его двенадцать миллионов лет назад были сильны, могучи и владычествовали над всеми живыми существами.
Но вернемся на пастбища м-ра Креддока. В записи от двадцатого июля читаем: «Я страдаю от жары, язык сохнет и болит. Но все же я нашел великолепный материал. Если я не выдержу этой ужасающей жары и умру, мои находки много сделают для обогащения Мюнхенского музея».
Двадцать первого июля я продолжал: «Сегодня страшно жарко, и работа причиняет мне величайшие страдания. Нашел маленький череп».
Жара продолжалась, и я вернулся в хижину на речке Кофейной. Пет, наша лошадь-четырехлетка, сбежала; Георг нашел ее в чужом табуне и взял обратно; на плече у нее оказалась большая язва. «Обе лошади сильно попорчены, — записано у меня. — Надо послать Георга за пищей. Тяжело будет нашей большой упряжке везти груз по такой жарище, в пыли по колено и без хорошей воды для питья».
Двадцать шестого июля я остался один и проехал километр к северу, где начал рыться в обнажении твердого зеленоватого сланца, близ места, где в прежние годы я нашел несколько обломков костей. Я был в восторге, когда нашел в сланце пустоту с двумя хорошими черепами, сохранившими первоначальное свое положение. Георг вернулся на следующий день, привез груз съестных припасов и свежей воды, которая, впрочем, очень скоро сделалась затхлой. Мы нашли еще два черепа, более крупных, также в пустоте породы, как и упомянутые выше. Один принадлежал крючковатому лабидозавру [55] (Labidosaurus hamatus, по Копу), одной из древнейших рептилий. Другой представлял новый вид и род, который я определил позднее, когда мы вернулись в лагерь на Кофейную речку, чтобы приготовиться к приему д-ра Бройли. Он собирался приехать прямо из Мюнхена в мой лагерь на красных отложениях.
55
Лабидозавр — примитивная рептилия, достигавшая до 70 см длины. Обладая сплошным головным панцырем, она была по этому признаку еще близка к панцырноголовым амфибиям (стегоцефалам).