Жизнь охотника за ископаемыми

Штернберг Чарльз Г.

Единственным способом мы можем установить, что прошли миллионы лет — изучением той работы, которую за это время совершила природа, отлагая новые мощные пласты пород, поднимая их в виде горных хребтов и прорезая в хребтах просторные заливные долины и величественные каньоны. Но еще интересней изучение бесчисленных живых форм, которые в вечно меняющихся сочетаниях владычествовали над морем, сушей и воздухом. Сперва, как здесь в Тексасе, господствовали амфибии (земноводные), порода существ, снабженных жабрами и легкими, так что они могли жить и в воде и на суше. Затем появились рептилии (пресмыкающиеся), а позднее занялась заря эпохи млекопитающих, последним и наиболее совершенным представителем которых явился человек.

Я нашел, наконец, отложения,

богатые ископаемыми, и собрал превосходный материал. К несчастью, около того же времени Пат сообщил, что скоро принужден будет меня оставить. Я остался бы в таком случае без повозки, а работать в тех местах без средств передвижения было бы так же бесполезно, как пытаться выкопать лес заступом. Я, однако, послал на север за помощником м-ром Райтом, который, проискав меня дня полтора в верховьях Большой Вичиты, в конце концов явился в лагерь.

Шестого марта нас захватил свирепый ураган. Мы, однако, были лучше обеспечены кровом, чем прежде, так как моя палатка прибыла из Канзаса. Хотя это была всего лишь палатка, но она выдержала ледяную и снежную бурю, которая длилась три дня. Все это время скот оставался без пищи в густом лесу. Такие промежутки времени, когда мы бывали вынуждены ютиться в тесной палатке и ничего не могли делать, кроме как греться, являются самым неприятным из всего, что приходится переносить охотнику за ископаемыми.

Девятого марта на чистом небе встало яркое солнце и осветило картину поразительной красоты. Каждое дерево, куст и былинка травы на красной земле были покрыты молочно-белым льдом, серебряный блеск которого усиливал иней, сверкающий словно драгоценные камни. При восходе Солнца это было великолепно, но в начале дня снег и лед начали таять, оставляя красные и белые пятна по оврагам и промоинам, а к полудню совершенно исчезли. Холмы быстро высохли, так как густая красная вода нашла каналы для стока, и мы скоро были снова за работой.

Чтоб предохранить себя от испытываемых затруднений, я добыл из военного министерства, по настояниям профессора Агассиса, рекомендательное письмо к комендантам западных постов. Им было предписано оказывать мне помощь всеми доступными и не противоречащими долгу службы способами. С таким письмом от достопочтенного Роберта Т. Линкольна, сына погибшего президента, я отбыл двенадцатого марта в форт Силь на пони, которого я нанял в извозчичьем дворе. Меня уверили, что до форта недалеко, и что верхом я свободно доеду туда за день; но скоро я убедился, что конь мой давно не кормлен, слаб и истощен. Я понял также, когда меня застигла ночь, что я поехал не по той дороге. Вечером я добрался, наконец, до жилья — до дома школьного учителя, который из-за того, что получил некоторое образование и умел поддержать «ученый» разговор, получил в округе прозвище «надутого» Турнера в отличие от «Быка»-Турнера, скотовода.

Наутро он объяснил мне, как добраться до старой дороги, ведущей в форт. Мне надо было ехать до загона Вагонера, где дорога пересекала Бобровую речку, и там провести ночь. Я ехал почти весь день и добрался до построек ранчо, первой усадьбы, которую я увидел после отъезда из домика учителя, но она оказалась пустой. Не видно было ни одного человека, ни одной коровы. Так как я не завтракал в полдень, то мне очень хотелось есть. Я был в том краю впервые и не знал, как мне поступить, чтобы получить кров и пищу. Наконец, однако, я увидел всадника, подъезжавшего ко мне с северо-востока. Я поехал навстречу. Он оказался ковбоем. Я справился, куда уехал Вагонер, и узнал, что несколько дней назад он отправился на индейскую территорию. Кроме того, я узнал, что ближайшее место, где я мог бы получить обед, находилось на Кофейной речке (Коффи-крик), которую я миновал поутру. Когда я пожаловался, что озяб и очень голоден и не хотел бы ночевать на потнике под открытым небом без ужина, ковбой ответил, что он три дня не видел кусочка хлеба и спал три ночи на потнике. После этого я не сказал больше ни слова.

Мне не хотелось возвращаться снова под гостеприимную кровлю,

которая приютила меня в прошлую ночь. Я продолжал путешествие, не надеясь найти человеческое жилье раньше вечера следующего дня, когда предполагал добраться до Красной реки (Ред-ривер). Трудно поэтому изобразить мой восторг, когда, доехав до водораздела между Бобровой и Красной, я увидел неподалеку, вправо от дороги, несколько палаток. Я поспешил к лагерю и узнал, что он принадлежит межевому инженеру Денверской и Форт-Уорзской железных дорог. Когда я сказал юноше, от которого получил эти сведения, что хочу видеть инженера, он оскалил зубы (вид у меня был, действительно, не весьма представительный, и весь я был покрыт дорожной пылью). Однако, он открыл дверь в палатку и сказал: «Вас спрашивает какой-то человек».

Владелец палатки вышел и я передал ему рекомендательное письмо военного министра. Я видел, как усмешка сползла с лица мальчишки, когда инженер сердечно пожал мне руку со словами: «Этого вполне достаточно», — и предложил мне свои услуги. Узнав, что я и лошадь голодны, он тотчас же приказал человеку, который злорадно ожидал, что мне откажут в приеме, позаботиться о моей лошади и о хорошем ужине. Затем инженер пригласил располагаться как дома, отлично угостил меня, а когда я плотно поел, развернул связку новых шерстяных одеял и устроил мне удобнейшую постель в собственной палатке.

На следующий вечер я поехал до переправы через реку Красную, где нашел усадьбу и провел ночь. Перед вечером следующего дня переехал речку Каш и увидел справа, на повороте реки, становище индейцев. Тотчас заметил и двоих обитателей становища: один — высокий, плотный, с добродушным лицом, другой — тощий, с большими сильно выступающими скулами, типичный представитель племени Команчей. Толпа детей выбежала мне навстречу. Должен признаться, что мне было немного не по себе: очутиться совсем одному в полной власти этих индейцев… Но я и виду не показал. Увидя на траве несколько убитых индюков, я сказал добродушному индейцу, что хотел бы одного из них получить жареным на ужин. Жена его взялась приготовить мне еду. Она вырезала грудь птицы, насадила на деревянный вертел и воткнула его в землю перед большой кучей угля; она беспрестанно поворачивала кусок, пока мясо не прожарилось. Это жаркое, чашка кофе и крошки хлеба, которые остались у меня от завтрака, составили весь мой обед. Я был, впрочем, слишком голоден, чтобы привередничать.

Индейцы пекли для себя луковицы дикого гиацинта, который в изобилии рос на дне оврагов. Они выкопали яму и развели на дне огонь, чтобы хорошо прогреть окружающую землю; они сожгли при этом не меньше десяти кубических метров дров. Потом золу выгребли, а стены облепили обмазкой из глины с соломой, в которую набросали зеленой травы, чтобы луковицы не пригорели. Потом наложили в яму луковиц, прикрыли травой и глиной, а сверху снова развели огонь. Наутро луковицы были готовы; индейские дети очень любят это лакомство. Я попробовал луковицы. Они были сладковатые, немного похожи на сладкий картофель, но так перемешаны с песком, что хрустели на зубах, и я не мог их есть.

Утром меня разбудил выстрел, и дикий индюк упал с дерева, близ которого я спал. Их водилось там так много и они были такие ручные, что садились на насест в самом становище. Добродушный индеец хлопотал, чтобы еще подработать на мне: так как я заказал индюка на обед, то он решил, что на завтрак мне нужно другого.

После завтрака, когда я готов был пуститься в путь, подошел мальчик, лет четырнадцати и заговорил со мной, положив руку на гриву моей лошадей. Я дал ему немного табаку, и он закурил, свернув папиросу из сухого листа. Тропинка перед нами разделялась, окружая небольшой холмик, заросший сухой травой. Мальчик докурил и бросил горящий окурок в сухую траву; она была смочена росой и загорелась очень дымным пламенем. Все это было проделано так естественно, что я ничего не заподозрил, пока не выехал на высокое ровное место: насколько мог видеть глаз, в тихом утреннем воздухе поднимался дым столб за столбом.