Жизнь охотника за ископаемыми

Штернберг Чарльз Г.

Первого августа у нас вышли все припасы, и мы поехали в город. Я снял большую комнату над складом, сделал столы и разложил образцы для осмотра их д-ром Бройли. Когда я там работал, туча саранчи налетела на здание; она стучала по стенам и крыше, словно каменный дождь. На утро вся земля сплошь была покрыта ею.

Пятого мы вернулись на старую стоянку у Серой речки и поставили две палатки с натянутым между ними полотнищем. Боковые стенки были приподняты, и мы имели возможность получить хоть немного тени для защиты от лучей безжалостного солнца. Я прошел километра три к северу, через Столовые горы, над лагерем, и нашел два очень красивых черепа длиннорогих амфибий — большерогих диплокаулусов (Diplocaulus magnicornis, по Копу) (рис. 27 ); я уже говорил выше об этом странном животном. Я нашел также образец древней рыбы, которая оставила свои покрытые эмалью чешуйки в породах многих формаций; ее потомки еще живут в наших реках.

Восьмого августа, несмотря на обессиливающую

жару, я поехал верхом в длинную экскурсию к верховьям Кустарниковой речки. Я поднялся на Столовые горы, которые возвышались метров на девяносто над нашей стоянкой, и направился на запад, вдоль водораздела двух речек. Я часто оставлял лошадь, привязанную к кустам, пока сам углублялся в ущелья и овраги по обе стороны. Наконец, к северо-западу от лагеря, на изгибе одного из протоков Кустарниковой речки, я заметил сильно размытый плоско лежащий пласт горной породы, похожий на описанный уже мною; обилие железистых соединений придавало ему металлический блеск. Это было самое подходящее место, чтобы искать ископаемых.

Первое, что я нашел, был превосходный череп в пятнадцать сантиметров длины амфибии диплокаулус Копа (Diplocaulus copei, по Бройли). Затем на поверхности я нашел еще отличный череп варанозавра остромордого (Varanosaurus acutirostris, по Бройли), со многими костями скелета; твердая порода, в которой они были первоначально заключены, была с них смыта начисто. Верхняя и нижняя челюсти остались соединенными, и длинный ряд блестящих зубов сверкал на ярком свету. Глаза у этой рептилии были отодвинуты далеко назад, и ноздри открывались близко ко лбу. Этот череп так был непохож на все, что мне случалось видеть до сих пор, что я не сомневался — это новый род. Д-р Бройли, описывая его, говорит о нем, как о превосходнейшем из образцов, найденных в этих отложениях. Почти все остальные черепа, найденные мною, сжаты в вертикальном направлении, а этот сжат был с боков.

Я нашел в тех же отложениях сотни обломков, полных блестящими рыбьими чешуйками, такими же сверкающими ныне, как в те дни, когда они покрывали тела вымерших рыб. Там же нашел я огромный экземпляр амфибии — большерогого диплокаулуса (Diplocaulus magnicornis) и другие, гораздо меньшие экземпляры, которые оказались новыми, «диплокаулусами Копа». «Это, повидимому, будет одна из лучших найденных мною местностей, — записано у меня. — Она вознаградит меня за долгие дни поисков при таких изнурительных условиях».

Когда я добрался до лагеря, оказалось, что у Георга тоже был удачный день: он нашел пласт с костями мелких животных на обрыве Серой речки, в промоине под корнями трав. Он вытащил череп, самый маленький из всех, когда либо мною найденных и множество сломанных костей и зубов. Один образец, который д-р Бройли назвал в мою честь Cardiocephalus sternbergii (сердцеголов ^[56] Штернберга), был не больше сантиметра в длину. Я добыл оттуда также шесть черепов нового вида — диплокаулус Копа.

56

Сердцеголов — маленькая рептилия, положение которой в системе неопределенное; близка к примитивным рептилиям, череп которых покрыт сплошным панцырем, без височных отверстий.

В понедельник, двенадцатого августа, д-р Бройли прибыл в Сеймур, и мы с Георгом встретили его на станции. Высокий, крепкий, красивый немец с пышной бородой, он произвел на меня хорошее впечатление. Очень трудно мне было из-за моего глухого уха понимать его ломаный английский язык, а я, к несчастью, ни слова не говорил по-немецки. Я подумал, что он учился по-английски у англичанина, а не у американца, так как у него было особое произношение, незнакомое мне. Георг легче научился понимать его, и они сделались друзьями.

Мы вернулись в лагерь, где имели удовольствие пользоваться обществом д-ра Бройли две недели; за это время между нами завязались дружеские отношения, которые я всегда высоко ценил. Он был восхищен моей работой и материалом, который мы собрали; но, как он сам пишет в предисловии к большому труду, описывающему мой материал, он не в силах был переносить жару.

Он описывает часть моего материала в превосходной своей работе о пермских стегоцефалах и рептилиях, изданной в Штутгардте; в этой книге сто двадцать страниц текста и тринадцать отличных рисунков. На стр. 1 он пишет: «Отличные результаты экспедиции в Тексас в 1901 году, когда м-р Штернберг привез для палеонтологической коллекции музея много очень ценных образцов эриопса (Eryops), диметродона (Dimetrodon), лабидозавра (Labidosaurus), заставили хранителя королевской палеонтологической коллекции, советника фон-Циттеля, послать в 1901 году вторую экспедицию на пермские отложения той же области, чтобы оказать еще большую помощь м-ру Чарльзу Г. Штернбергу, превосходному коллектору из Лауренса в Канзасе. Уже в июне этого года он очень интенсивно работал в пермских слоях на Вичите, близ городка Сеймура, в провинции Бэйлор; Сеймур расположен на форт-уорзской ветке Денверской железной дороги. Мой приезд в лагерь, которому содействовала Баварская королевская академия наук, дал мне возможность принять участие в коллектировании с начала и до конца августа месяца. Я застал уже очень богатое собрание превосходного материала, которое, кроме частей диметродона,

лабидозавра, париотиха и других звереящеров, включало также прекрасный подбор диплокаулусов; из них иные имели даже большую часть позвонков. В продолжение, моего пребывания в области работа наша состояла главным образом в перевозке коллекций из лагеря. Из-за сильнейшей жары мы были вынуждены в виду недостатка воды держаться вблизи Сеймура».

Одним из ценнейших экземпляров в мюнхенской коллекции является скелет лабидозавра (Labidosaurus), ныне там монтированный; он найден мною лично.

Лабидозавр важен потому что принадлежит к очень древней и примитивной группе рептилий, которые, по мнению д-ра Г. Ф. Осборна и других знатоков, были предками всех позднейших форм пресмыкающихся.

После отъезда д-ра Бройли обратно в Мюнхен я продолжал работу, перенеся лагерь к востоку от Кофейной речки. Здесь снова наши изыскания оказались плодотворными. Я нашел еще отложения, богатые костями очень мелких ящериц; некоторые из них были не длинней пятнадцати сантиметров. Коп дал им название лизорофус ^[57] трехкилеватый (Lysorophus tricarinatus). Д-ра Бройли и Кэз в своих ценных статьях доказали, что лизорофус является одним из наиболее интересных родов всей этой необыкновенной фауны, так как по строению черепа он представляет собой поистине «недостающее звено» между амфибиями и рептилиями.

57

Относимый некоторыми учеными (Бройли) к рептилиям, лизорофус считается в настоящее время панцырноголовой амфибией. В ископаемом состоянии у него сохраняются жаберные дуги, к которым прикреплялись жабры. Это обстоятельство и говорит больше всего в пользу отнесения его к амфибиям.

Нанос, в котором я нашел лизорофуса, был велик и содержал тысячи костей и много превосходных черепов. Я убежден, что животные эти собрались там на зимовку, так как многие свернулись кольцом в оболочке из отвердевшей глины. Каждая крошечная рептилия и ее логовище сохранились на долгие-долгие годы. Мясо, конечно, скоро после смерти разложилось, но процесс окаменения заменил костное вещество камнем.

Мне всегда хотелось объяснить широкому кругу читателей, что же именно происходит при этом процессе окаменения. Слово «окаменение», собственно, следовало бы выбросить из нашего словаря, так как оно означает явление в действительности невозможное. Я помню, как в детстве мне приходилось переводить с латинского языка изречения вроде «кости его сделались камнем», т. е. обратились в камень; и все мы слышим выражение «окаменелое дерево», означающее дерево, превратившееся в камень. Как будто в природе есть процесс, посредством которого одно вещество может превращаться в другое, как в мечтах алхимиков философский камень превращал железо в золото. На самом же деле процесс, обозначаемый словом «окаменение», есть процесс замещения, а не превращения. После смерти исчезнувших в настоящее время животных и разложения их мяса вода проходила через их кости и уносила разлагающиеся органические вещества клеточек; на их место отлагались кремнезем или известь, которые были растворены в воде. Процесс продолжался после того, как осадочные породы, отложенные в воде, поднялись над поверхностью в виде твердой породы. Дождевая вода, просочившись сквозь горную породу, в которой залегали остатки животных, оставляла в клеточках костей минеральные вещества, которые несла в растворенном виде; это продолжалось, пока клеточки не заполнялись совершенно минеральным веществом вместо органического. Затем, с течением времени, и самая оболочка клеточек разрушалась и заменялась кремнием или известью. Наступало полное окаменение, как его называют; оно имело место и в ископаемых костях из пермских отложений Тексаса. Я нашел образец рептилии со ступенчатыми позвонками, кости которой были вполне замещены бурым железняком, а все остальное было из кремнезема.

Рис. 28. Щит черепахи. Найден Ч. Штернбергом в Канзасе.

Сколько времени требуется для того, чтобы минеральное вещество вполне заместило первоначальное вещество кости? Многие и многие века. Я нашел на равнинах Канзаса залежи слоновых костей и взял там более двухсот зубов колумбийского мамонта, из которых самые крупные весили по семь килограммов. Сломанные зубы были рассеяны в коренной породе десятками килограммов. Я отдал их для анализа д-ру Бейли, руководителю химического отделения Канзасского правительственного университета, и он нашел в них только десять процентов кремнезема. Крупный слон, чьи кости я исследовал, жил около того же времени, что и мастодонт Огайо, кости которого найдены в положении, указывающем, что они были погребены в то время, когда Ниагарский водопад находился на девять километров ниже по течению. Таким образом, если бы мы знали, сколько времени понадобилось реке, чтобы прорыть девять километров своего огромного ложа, мы могли бы сказать, сколько времени пропитывались десятью процентами кремнезема кости мамонтов центрального Канзаса. Как нелепо поэтому говорить о совершенно окаменевших людях; ведь человек в Америке в эпоху мамонтов, по всей вероятности, еще не появлялся.