Жизнь по правилам и без
Шрифт:
Первое время учиться было тяжело, но выполнимо. Уровень обучения в училище был гораздо выше школьного. А ещё здесь витали жёсткий распорядок дня, дисциплина, Устав, беспрекословное подчинение старшему по воинскому званию и преподавателю.
У каждого суворовца был личный автомат АКМ, который собрать и разобрать было несложно. А вот отдельные предметы давались сложно, особенно английский. Отсюда нас выпускали почти, как военных переводчиков. Если что-то не получалось или не умел делать, я упорно занимался сам дополнительно, иногда по ночам.
Но на урок иностранного языка я ходил с удовольствием. Мне очень нравилась учительница Наталья Григорьевна – красивая, стройная, смуглая
Нам, будущим офицерам, полагалось четырёхразовое питание. На второй завтрак с горячим сладким чаем давали творог с ягодным вареньем, без которого вся эта белая кислая масса оставалась бы на тарелках.
Домой хотелось сильно, считали дни по отдельному календарю. Когда в ленинской комнате, типа идеологической гостиной, пели песни под гитару, то первое время на глазах непроизвольно выступали слёзы. Больно жалостливо звучала «Кадетская мама»:
Мама, милая мама, я тебя не ругаю.
Ты желала мне в жизни одного лишь добра.
Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем,
Так прошла незаметно золотая пора…
После первого месяца у меня появились мысли, что учёба здесь – это напрасно выброшенное детство на ветер, жизнь утекает сквозь, ещё не окрепшие, пальцы: «Зачем ты меня, мама, так рано в СВУ отдала?» Я жалел себя, как забытый всеми маменькин сынок, и с грустью вспоминал слова соседки, которая говорила матери:
– Не переживай, там из него сделают человека!
Вскоре я втянулся в кадетскую жизнь. Да, мамочка, мы в погонах быстрее уходим из детства, в суворовскую юность алых погон. Впитывал все науки, как губка воду. По-английски я шпрехал слабо, но у нас с Натальей Григорьевной возникла обоюдная симпатия, даже друзья это заметили. Когда она меня вызывала к доске отвечать, то краснела: боялась, а вдруг я не отвечу. Но я готовился изо всех сил, чтобы не подвести её, нашу милую «Дюймовочку».
В нашем взводе выделялся рослый, крепкий москвич, сынок генерала, Виталий. Он сразу поставил себя самым крутым, изо всех сил стремился на роль главного авторитета в коллективе, уповая на силу. Однако когда офицеры роты назначали себе помощников, командиров взводов из нашего брата, то выбрали не его, а меня, хотя он был уверен на сто процентов, что эта должность для него. Поэтому, когда я пришил лычки и распределял всем роли в классе по автоделу, кому чем заниматься, от Виталия демонстративно поступил отказ:
– Ты кто такой, чтоб мной командовать? – наконец-то он не выдержал, грубо попёр на меня при всех. – Я – москвич, потомственный военный, а ты приехал в столицу из какого-то Мухосранска, и свои права качать начинаешь. А ну, пойдём выйдем?
И мы вышли: я не мог подрывать свой авторитет у подчинённых. Я ждал такого шага от него, потому что меня воспитывала улица: родители вечно были заняты работой, и повадки малолетних хулиганов видны, как под копирку.
Верзила первым хотел нанести удар мне в лицо, но, уклонившись, я нанёс ему лёгкий хук. В результате – перелом челюсти. Конечно, о драке сразу узнали все в училище. Примчался на разборки и его папаша, генерал из Главного штаба. Мне грозило увольнение из СВУ. Но, неожиданно, весь дружный взвод моих славных ребят «упёрся рогом» и офицеры были на моей стороне. Все заступились за меня и правда восторжествовала. А дебошира перевели в другую роту. Так, мой авторитет в суворовской семье стал ещё выше, а наш класс – ещё дружней…
В любом кадетском классе перед каждым занятием постоянно стоял густой, неумолкающий гул, напоминавший жужжание пчелиного улья в жаркий
– «Глобус» ползёт! – вмиг всё стихало, погружалось в маслянистую тишину, и преподаватель вступал в застывшую атмосферу класса, слышно было лишь шуршание переворачиваемых страниц учебника.
Много времени уделялось физической подготовке, где преподавателями были даже олимпийские чемпионы. Все кадеты и офицеры, не исключая фронтовиков, имели свои клички – Сидор, Плеяда, Петух, Толкач. Самому умному, литератору, дали прозвище Пушкин. Мысль в нём летала вольной прозой по лицу, искрилась и порхала в его голубых глазах, садилась в наши раскрытые рты. Меня прозвали «Китаец», наверное, за узкие глаза и владение восточными техниками. Клички стопроцентно попадали в цель, и до конца учёбы их было не вытравить ничем.
Выносливость наша вырабатывалась на восьмикилометровом марш-броске с полной выкладкой, да ещё с преодолением реки и полосы препятствий. Дед мой, Афанасий, говорил моему отцу: «Настоящий солдат должен пройти столько, сколько сможет, а потом ещё столько же!» Пожелтевшую его фотокарточку рисовала моя детская память, где он, бравый поручик с усами и саблей, позировал на тёмном фоне дореволюционного времени.
После очередного броска уставшие кадеты без задних лапок ночевали в полевом лагере в лесу, у реки. Вечером у костра пели песни и ели на свежем воздухе вкуснющую гречку с армейской тушёнкой.
Особенно заводила юношескую толпу песенка «Маленькая девочка»:
Даже если случится беда,
Я хочу, чтоб твои глаза
Для меня не гасли никогда…
За два часа до августовской полуночи звучала команда «Отбой». Вечерняя прохлада обнимала за плечи и нагло лезла под майку летней сыростью. Мы с товарищами кутались в серые байковые армейские одеяла, чтобы согреться, ёжились и тут же засыпали. Сладок сон кадета после броска по бездорожью. А рано на зорьке, когда чуть заморгал рассвет, резкие звуки трубы еще сильнее заставляли почувствовать, откинув пОлог, холод прохлады туманного утра. «Ту-ту-туту!» Сразу с постели ежедневно мы бегали кросс: по траве, по росе, по лесной дороге. А после, потные, но весёлые, бросались в, освежающую плоть, спасительную речку.
На учениях была всем поставлена задача: по азимуту и знакам местности найти зарытый пакет в лесу. Мне повезло, я быстрее всех справился с этим сложным заданием и первым был у цели. За находчивость и армейскую смекалку мне объявили благодарность и поощрили увольнением в город.
В ближайший выходной я оказался за металлическими воротами со звездой. С любопытством бродил по большому городу, в который вместе со мной ворвалась удача, свобода и любопытство.
В метро неожиданно встретил любимую учительницу, растерялся, вскочил со своего места и предложил ей присесть. На что она улыбнулась в ответ и сказала:
– Серёжа, неужели я так старо выгляжу или Вы так галантны, что мне в пустом вагоне уступаете своё место?
– Нет, что Вы! Вы, Вы, Вы… Прекрасны! – выпалил я, заикаясь, и покраснел.
Она погладила мои коротко подстриженные волосы.
– Ах, Серёженька, какой же Вы смешной, – взяла меня под руку и предложила: – Можно я угощу Вас кофе с мороженым?
Как я ни отнекивался, но она упорная, настояла на своём. Ох, как было приятно побыть рядом, хотя бы недолго, с такой красивой женщиной. Мне казалось, что на неё посматривали все мужчины в кафе. Она рассказала мне зачем-то, что муж её был намного старше. Он долго болел, потом его не стало. Нигде человек не высказывается так ясно, как во время еды, сладкой еды.