Жизнь, по слухам, одна!
Шрифт:
Катя мельком взглянула и опять уставилась на Глеба.
– Это сотовый твоей подруги. Она звонила в девять. Абоненту «Катьке». По всей видимости, как раз когда она за тобой заезжала. Без десяти двенадцать ей звонил Димочка. Кто такой Димочка?
– Ее бывший муж.
– На звонок она ответила, значит, была еще жива. Если бы она не ответила, вызов был бы в «пропущенных», а он в «принятых».
– Она была жива в три часа ночи. Она мне звонила и кричала, Глеб! Она кричала, чтоб я приехала и ей помогла!..
Он покачал головой.
– Как –
– Так. Нет. Подумай сама. Ты хватаешь среди ночи трубку, твоя подруга, которая никогда не представляется, вдруг говорит: «Это Ниночка». Ты не смотришь на аппарат, тебе почти никто не звонит, особенно глубокой ночью. Голос женский, и он произнес всего три слова. «Приезжай, помоги, спаси». Так?
Катя кивнула.
– В ее телефоне больше никаких вызовов нет, ни входящих, ни исходящих. Последний, этого самого Димочки, без десяти двенадцать. И все!
– И что это значит?
– Это значит, что Ниночка тебе не звонила. В три часа ночи она скорее всего была уже мертва. Тебе позвонила какая-то женщина, назвалась Ниночкой и вызвала тебя на место убийства. Зачем?
– Зачем?.. – эхом повторила Катя.
– Я не знаю, – сказал Глеб Звоницкий. – Скорее всего для того, чтобы тебя там застали. А номер, с которого тебе звонили, чей он может быть? Ну, посмотри, посмотри получше!..
Большой загорелой грязной рукой он раскопал в куче ее вещей, вываленных на стол, ручку и, поминутно сверяясь с телефоном, крупно записал номер на листочке, вырванном из блокнота.
– Точно не знаешь?
Катя уставилась на листок и даже глаза вытаращила от усердия. Цифры дрожали у нее перед глазами.
– Нет, Глеб. Я не знаю этого номера. Точно.
Он тяжело сел на стул, понюхал свою пустую чашку и сказал задумчиво:
– Кто мог позвонить тебе среди ночи? Какой-то человек, какая-то женщина нашла Ниночку на площадке, но не стала вызывать милицию, а первым делом позвонила тебе. При этом она назвалась Ниночкой. Должно быть, чтобы ты точно приехала. Ты приехала, закричала, вышли соседи и уж тогда позвонили в милицию, но ты все же успела уехать. Да. Все это очень странно.
– Странно, – опять повторила Катя. Губы у нее тряслись.
– И самое странное, что эта неведомая женщина вызвала тебя к трупу, а милицию не вызвала. Если это спланированная подстава, то почему так нелогично?
– Какая… подстава?
Глеб вздохнул. Вода из ванны, должно быть, уже перелилась. Ему очень хотелось в горячую воду. Чтобы было много-много горячей воды.
– Твою подругу убивают в ее собственном подъезде после вечеринки, на которой вы были вдвоем и теоретически вполне могли там смертельно поссориться. Подъезд охраняемый?
– Там кодовый замок, в парадном, и консьержка, только она на ночь уходит…
– Код ты, разумеется, знаешь! Приезжает милиция, застает тебя на месте преступления, ты там кругом наверняка наследила, и «пальцы» твои везде есть, да еще ты каким-то макаром ее телефон к себе в сумку определила, и каким именно – вспомнить не можешь. Тебя забирают, считай, с поличным.
– Дело?!
– Если все так, почему тогда не вызвали милицию? – не слушая, продолжал Глеб. – И звонила ночью именно женщина!.. Какая женщина могла тебе звонить?.. Какая женщина ненавидит тебя до такой степени, что готова на убийство, только чтобы подставить тебя?..
На работе Генка Зосимов первым делом кинулся к своему компьютеру. Анечка Миллер, попавшаяся ему навстречу со своей всегдашней чашкой кофе и карандашиком, засунутым в крепко затянутый пучочек, отпрыгнула в сторону, оберегая чашку, и прыснула со смеху.
– Вот так служебное рвение! – сказала она вслед Генке. – Вот это я понимаю!..
– Ничего ты не понимаешь! – сердито крикнул он, вылезая из куртки. – Налей мне кофе!
– Геночка, – проворковала Анечка и качнула карандашом в пучочке, – для тебя все, что угодно!..
Ему срочно нужно зайти в Интернет и посмотреть какие-нибудь новости. Он знал, что именно там увидит, но ему нужны подтверждения – непонятно зачем.
– А что это ты сегодня так рано? – Анечка крутилась рядом, все никак не хотела уходить, а смотреть при ней новости, которые его интересовали, он не мог. – Не иначе жажда великих свершений обуяла!
– Анечка, – Генка сделал умоляющее лицо и даже улыбочку скроил, – я не могу без кофе, сейчас умру, всю ночь работал!
Анечка округлила глаза.
– Макет переделывал?!
Генка кивнул, даже не поняв, о чем она спрашивает. Макет? Какой такой макет?! Что ему за дело до какого-то там макета, если вся его жизнь…
Нет, не так.
Если вся его вселенная…
Нет, не то.
Что ему за дело до какого-то там макета, если его планета вот-вот перейдет на другую орбиту?!
– Геночка, зайка, покажи макет, а? Ну, ведь мне интересно! Ты же та-акой отличный художник!
Генка Зосимов с ненавистью глянул на ее карандашик, торчащий из пучка. Зачем она его туда засовывает? Зачем ей вообще карандаш?! Они сто лет ничего не рисовали карандашами – все больше на «Маках» да на разных других компах, поплоше! Должно быть, какой-то идиот сказал ей, что с карандашом в волосах она выглядит необыкновенно и похожа на японку!
Дура.
– Анечка, – снова завел он, – кофейку, умоляю, и я все-все тебе покажу!
– Ну, хорошо, – согласилась Анечка лукаво, – но, смотри, ты обещал!..
Танцующей легкой походкой она пошла к двери. Генка проводил ее глазами. Наверняка она чувствовала его взгляд, и наверняка он казался ей исполненным затаенного желания и восторга, потому что с порога она оглянулась, помедлила и улыбнулась плутовской улыбкой.
А может, она и ничего, вдруг пронеслось у Генки в голове. Ну, подумаешь, карандаш из башки торчит, зато сама симпапусечка! Аккуратненькая такая, маленькая, задорная. Наверное, в постели хороша – старается, как пить дать, изо всех сил. Такие – маленькие, да удаленькие – по первости всегда стараются.