Жизнь, по слухам, одна!
Шрифт:
– Там еще был муравей, – деловито сказала Катя. – А они кусаются!
– Где муравей? – хриплым голосом медленно спросил Глеб Звоницкий, словно проверяя, может ли он говорить.
– У тебя за шиворотом.
Он помолчал, собираясь с силами, и сказал:
– Помнишь, мы с тобой муравья кормили? В парке у Инженерного замка? Ты еще маленькая была.
Катя села на пятки, глядя на него во все глаза, и вдруг опять залилась слезами. Глеб морщился, с трудом вздыхал, а потом спросил:
– Где мы?
– На Крестовском острове, в кустах, – моментально перестав
– Как ты меня нашла?
– Я тебе звонила все утро. Никто не отвечал, а потом ответил какой-то человек. Наверное, он бутылки в кустах собирал, а нашел тебя. Он сказал, чтобы я ехала сюда, а он сам здесь светиться не может. Еще он сказал, что ты пока дышишь и что мне надо спешить.
– И ты поехала?!
Катя тыльной стороной ладони утерла нос. Кажется, на нем висела капля.
– А что, я должна была тебя бросить?!
Глеб Петрович охнул, медленно вытащил из-за спины руку, которая повисла как плеть, и взял ее за кисть другой рукой.
– Как ты меня нашла?..
– Я же рассказала!
Он покачал головой, и Катя его поняла.
– А-а, ну, я дошла до стадиона Кирова, это мне так велел тот тип. Он сказал, что ты лежишь где-то за лодочными сараями, в кустах. Я ходила, ходила и в конце концов нашла. Ты можешь встать?
– Откуда я знаю, – сказал Глеб и улыбнулся. Улыбаться было трудно, лицевые мышцы свело судорогой. Он плохо соображал и понимал, что нужно соображать быстрее.
– А как мы это узнаем?
– Что?
– Ну, можешь ты двигаться или нет!
– Какое сегодня число?
Катя подумала и сказала какое.
Значит, с таможенником он встречался вчера. И в ресторан «Иль Грапполо» по Невскому шел тоже вчера. И про муравья вспоминал вчера. И били его вчера.
Совсем недавно. Прошло несколько часов, а вовсе не целая жизнь!..
Нужно спешить. Нужно взять себя в руки, встать и разобраться с таможенником, натравившим на него бандитов.
Глеб вдруг усмехнулся, и от движения щекой стало больно почему-то в ухе. Недооценил он таможенного чиновника Вадима Григорьевича, ох недооценил!.. Впрочем, такими методами – втолкнуть в машину, увезти «на хату», там долго бить, потом бросить в лесочке – никто «из больших» давно своих дел не решал, не гопота же неумытая, в самом-то деле!.. Вот Глеб Петрович и попался!..
А может, попробовать встать, что ли?..
Все тело болело и ныло так, что даже мысль о том, что придется шевелиться, доставляла Глебу почти физические мучения. Хотелось лечь, закрыть глаза, подтянуть ноги к животу, чтобы не было так больно внутри, и немножко отдохнуть.
Пожалуй, он бы лег, если бы не девушка – он вдруг позабыл, как ее зовут, – которая караулила каждое его движение с тревожным беспокойством.
– Глеб, нам нужно отсюда уезжать! Тебе больше нельзя лежать, земля холодная, ты еще и простынешь к тому же!
Он было засмеялся и тут же охнул и схватился за бок.
– Вот видишь! – радостно сказала девушка. – Ты уже можешь шевелить рукой! А то она прямо как неживая висела!..
– Как
Что он такого сказал?..
– Как?! Я Катя, Катя Мухина, ты работал у моего папы, Анатолия Васильевича! Ты много лет у нас работал, а потом папу убили, и маму… тоже, а сегодня еще и Ниночку убили! Я тебя искала, чтобы рассказать про Ниночку! Это я ее нашла, понимаешь?! Я не стала звонить в милицию, потому что убежала из ее парадного, и меня, наверное, уже объявили в розыск.
– Подожди, – морщась попросил Глеб. – Я ничего не соображаю.
– Ну, начинай уже соображать! Я Катя! Ты что, меня не узнаешь?!
– Конечно, узнаю, – успокоил Глеб. – Просто у меня что-то с головой. Как мы муравью крошки кидали, помню, а как тебя зовут – забыл.
Катя не помнила решительно никакого муравья, но что-то отвратительное, связанное с муравьем, осталось в ее сознании.
– Нам нужно отсюда уезжать. Если нас здесь увидят, скорее всего позвонят в милицию, а мне обязательно нужно с тобой поговорить. Про Ниночку.
– Кто такая Ниночка?
– Моя подруга. Ее убили вчера ночью. Из-за меня, понимаешь?! Я тебе говорила, что меня хотят убить.
– Я тебе не поверил.
– Знаю, – отмахнулась Катя. – Мне почти никто никогда не верит. Я слабая и нервная. Давай, ты попробуешь встать, а я тебе помогу.
Глеб оценивающе посмотрел на нее.
Она сидела на коленях в пожухшей траве, джинсы были мокрые, кое-где выпачканные землей, и нос тоже выпачкан, и волосы торчали в разные стороны. Смотрела она все с тем же тревожным беспокойством, которое не помещалось в глазах, вылезало наружу.
Когда-то у нее был «конский хвост» – модная прическа, – ямочки на щеках, независимый нос и очки. Она всегда вытаскивала книжку из-под своего сиденья, как только машина останавливалась, и принималась читать.
«Глаза испортишь», – говорил ей Звоницкий, а она дергала худеньким плечом – отвяжись, мол!..
…Как она потащит?! Он на голову выше, в нем сто килограммов весу, и неизвестно, сможет ли он идти сам!.. Что там с ногами – непонятно!
– Кать, – сказал он, соображая, как бы ему половчее подняться, – я сейчас попробую встать, только ты мне не мешай. Не нужно тянуть за руку, ты все равно меня не поднимешь. Ты… стань вот тут, ладно?
Катя покивала, легко вскочила с коленей и встала там, где он указал.
Ох, господи, помоги!..
Глеб Звоницкий, превозмогая боль, которая злобно и весело оживилась, как только он сделал первое движение, кое-как повернулся, подтянул колени и стал на четвереньки. От боли его затошнило, рот наполнился вязкой слюной, спина стала мокрой, и лоб тоже. Некоторое время он стоял на четвереньках и дышал открытым ртом – не хватало еще, чтобы его стошнило при Кате Мухиной!
Он стоял, закрыв глаза, прислушиваясь к себе, и ничего не мог расслышать через сокрушительную боль. Одно хорошо – ноги слушались, а это означало, что подняться он сможет!..