Жизнь после смерти

Илвеснен Лиза

– Если сегодня все отправятся домой, выходит, и мне можно… домой? – аккуратно спрашиваю я.

– А ты хочешь? – проницательно спросила Таарья.

Я снова задумался. Откуда она знает, какие вопросы задавать мне? Откуда знает, что я ощущаю?

– Странное чувство, – смущаясь, признаюсь. – Я их люблю и понимаю, вернее, нет, я не понимаю, каково им сейчас. Я умер, но они же думают, что я прямо умер. Что я сижу и разговариваю с вами здесь.

– Хороший мой, – ласково взяла меня за руку Аделина Ивановна, что я почувствовал

тепло и мягкость ее тела. – Знаю, хороший мой, как тебе тяжело. Но ты должен помнить одну вещь: ты действительно умер.

Я сник. Да, я действительно умер. Привыкну, видимо.

Что ж, теперь мне известно, что души могут касаться живых, вроде Аделины Ивановны. Новое открытие, нужно будет спросить у кого-нибудь из присутствующих, как же так.

– Я не знаю. Так странно, ужасно это сознавать, но я жалею их умом, а не чувствами. Их будто отключили, иначе я бы умер еще раз от сожаления к матери с отцом. Никто не заслужил видеть смерть собственных детей. И нормальный человек должен бы сейчас идти к ним туда или хотя бы винить себя в том, что не идет. Но я не иду.

Я выговорился и на издыхании выдохнул. Комната погрузилась в сочувственное молчание. Аделина Ивановна поставила почти пустую чашку на столик и подогнула под себя свои укутанные ноги. Надежда Ивановна тяжко вздохнула и о чем-то задумалась. Таарья тоже смотрела в одну точку и молчала, потом вдруг едва повернула голову в мою сторону и еле слышно шепнула:

– Я потом тебе расскажу про наши чувства. Они у тебя будут либо очень яркими, либо их совсем не будет. Смотря, что ты сам выберешь.

Я поднял губы вверх, изображая грустную улыбку. Но тут же из меня вырвался вздох, я поднял подбородок вверх и снова шумно выдохнул. Стало заметно легче.

– Видишь ли, Тимофей, твои мать и отец, наверняка, страдают. Я верю в это, потому что верю, что они любили тебя, а ты их. Но ты не можешь знать наверняка, что они думают и что чувствуют. Это их жизни, их переживания, их мир. Не стоит в это лезть, даже если ты очень сочувствуешь близким, – сказала Аделина Ивановна, поправляя очки.

– Это трудно понять, – подхватила Надежда Ивановна. – Все придет, все пройдет.

И снова все погрузились в свои мысли. Таарья, вероятно, решила сменить грустную ноту и спросила:

– Надежда Ивановна, а что же в архиве? Разобрались там с карточками?

– Конечно, – улыбнулась та и по-старушачьи кокетливо склонила голову на бок. – Все разобрали, все решили.

– Так быстро? Чудеса прямо-таки!

– А то! – бодро заметила старшая хозяйка квартиры.

Таарья вдруг посмотрела на меня и прищурилась, а потом вдруг расхлопнула широко свои огромные детские глаза и громко объявила:

– Помнишь, ты спрашивал сегодня про личное дело? На каждого человека ведется такое. От самого рождения и до смерти, ну а после смерти – там другой уже учет. Так вот! Надежда Ивановна

как раз и работает в канцелярии, в архиве, прямо с личными делами. Ухаживает, проверяет, чтобы правильно заполнялись. Ну и чтобы порядок был.

– И мое дело там тоже есть? – взволнованно спрашиваю.

«Вот дурак! Ну я же сказала тебе», – выразило лицо Таарьи.

– Есть-есть. Было, вернее, – покачала головой Надежда Ивановна. – Ты теперь переведен в другой отдел – ныне действующих душ.

– А посмотреть его можно? – не удержался от любопытства я.

– А-то! – видать, тоже не выдержала Таарья моей любознательности, граничащей с тупостью. – Конечно, можно. Теперь там еще и уточнение добавилось: спрашивает очевидные вещи.

Я засмеялся. Сначала от неловкости, а потом уже такой смех навалил на меня, что я расхохотался, аж до выступивших слез. Да что же это?

И вдруг я почувствовал, что сильно устал. Не знал, конечно, что призраки могут ощущать усталость. Но, честно говоря, и думать-то об этом не хочется. Хочется лечь и уснуть. Такой вот у меня день был – убийственный.

– Оставайтесь у нас, Тимофей, – будто бы прочла в очередной раз мои мысли Аделина Ивановна. – расстелем здесь, на полу, а?

Таарья украдкой посмотрела на меня.

– Да ну что вы, Аделина Ивановна. Неужто думаете, я его брошу? Не могу, работа у меня такая. Вы не беспокойтесь, я его в добрые руки пристрою, под мостом спать не оставлю.

– Так зачем же пристраивать, Ташенька? – удивилась и ахнула Аделина Ивановна. – Оставайтесь здесь, что нам за дело? И ты оставайся.

Таарья замялась, сомкнула губы, как бы размышляя, и внимательно посмотрела на меня. Из их разговора я понял, что завтра она должна будет провести со мной еще какое-то время. Видимо, ввести меня в курс дела, так сказать.

– Ну в самом деле, Таренька, куда вы пойдете, ночь на дворе, – подхватила Надежда Ивановна, заламывая руки.

«А я думал, Рай – как и Москва – never sleep», – подумал я, а Таарья еще сильнее прищурилась.

– Позвольте, на минутку, хорошо? – неловко отпросилась моя знакомая своим детским голосочком, взяла меня за руку, и мы внезапно оказались на кухне.

От таких внезапных перемен у меня на долю секунды екало сердце. Ну или мне казалось, я же не знаю, может оно здесь екать в самом деле или нет.

– Я понимаю, что мало тебе рассказала. Здесь все так устроено… трудно будет сейчас показать и объяснить. То есть, конечно, если ты захочешь, мы прямо сейчас куда-нибудь отправимся, я продолжу экскурсию. Но вижу, что ты устал. И, честно говоря, я тоже. Давай останемся до утра в покое, а на рассвете я приду к тебе вновь.

– Конечно, – не стал спорить я. – Скажи только, а как призраки, то есть души, могут чувствовать усталыми?

– Могут. Я тебе говорила, что расскажу подробнее о наших чувствах. Это сложно, но вскоре ты все поймешь.