Жизнь после Жары
Шрифт:
Никки смотрела на раздавленную горем подругу, на её сгорбленную фигуру и некрасивое исплаканное лицо, и испытывала двоякое чувство. С одной стороны — радость и облегчение, что с завтрашнего дня ей больше не придётся видеть ЭТО в своём доме. Но, наряду с этим, она чувствовала, что есть что-то неправильное в том, чтобы радоваться и купаться в счастье, когда рядом с тобой плачут и страдают. Никки никогда не умела утешать несчастных людей; но теперь ей впервые захотелось сказать Оливе напоследок что-нибудь тёплое, чтобы хоть как-то загладить
— Оля, ты обязательно будешь счастлива! У тебя всё будет хорошо, правда-правда... Я уверена в этом!
Олива поморщилась, как человек со стопроцентным слухом, услышавший фальшивую ноту.
— Перестань, — грубо сказала она.
— Ты сейчас не веришь, но время лечит, — продолжала Никки, — И тебя тоже кто-нибудь полюбит по-настоящему... Как меня полюбил мой Вася...
Олива подняла глаза и вдруг полыхнула на Никки таким ненавидящим взором, что у той слова застряли в горле.
— А ты не обольщайся! — со злостью бросила она, — С чего это ты решила, что он тебя любит по-настоящему? С какой такой радости? Да ты надоешь ему максимум через полгода! Поматросит и бросит, — продолжала Олива, клокоча от ярости, — А даже если и женится на тебе, и детей настрогает — всё равно от тебя потом уйдёт, вот посмотришь! Или налево будет бегать, потому что он такой же кобель, как и все они...
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Кузька. Олива, затравленно глянув на него исподлобья, замолчала на полуслове.
— Продолжай, продолжай, — спокойно сказал Кузька.
Олива молча встала и отвернулась к окну.
— Да, Оля... — протянул он, — А Ккенг-то насчёт тебя прав был. Ещё давно, на форуме, понял, что ты за птица. Жаль вот только, что Вика этого пока не понимает. Но ничего, у меня будет время раскрыть ей глаза. И я раскрою, можешь не сомневаться... Так раскрою, что ты никогда больше в этот дом не попадёшь.
— И это при том, что я же вас и познакомила, — не оборачиваясь, пробормотала Олива, — Вот она, людская благодарность...
— Благодарность? — вскипел Кузька, — Какой благодарности ты ждёшь, Оля?! За то, что ты гадишь на каждом шагу и людям жизнь портишь? Окей, Салтыкову кровь попила, Ярпена довела до депрессии, теперь мне и Вике поднасрать пытаешься — дальше что? Кто следующая жертва? Паша, да? Паша?!
Олива молча опустилась на софу и, тяжело захлипав, спрятала лицо в рукавах вязаной кофты. Кузька с ненавистью глянул ей в затылок и закружил по комнате.
— Моя бы воля — на пушечный выстрел бы его к тебе не подпустил... Но, к сожалению, взрослый человек сам в ответе за свои решения. Жаль только, он пока не до конца осознаёт, на что подписался.
— Я ни на что ещё не подписывался, — раздался вдруг за спиной Оливы чей-то знакомый голос, — Но, знаешь, Вася, запинать и в грязь затоптать любого можно. Только лучше от этого не станет никому...
Олива быстро вытерла слёзы и обернулась.
В дверях комнаты стоял Тассадар и смотрел на
Глава 65
Олива понуро сидела в тёмной комнате у окна. У её ног лежал тот же синий матерчатый чемодан, что и полгода тому назад. Зарёванное лицо её, красное и вспухшее как у алкоголички, было более чем некрасиво — оно было страшно, но Тассадар думал об этом меньше всего. Он подошёл к ней и молча сел перед ней на корточки. Кузька и Никки тут же вышли из комнаты и затворили за собой дверь.
— Не смотри на меня, — попросила Олива, пряча лицо.
— Хорошо, – сказал Тассадар, — Я не буду смотреть, если тебе это неприятно.
Минуты две они оба молчали.
— Ты слышал, что сказал Кузька? — нарушила молчание Олива.
— Что бы он ни сказал, ничто не стоит твоих слёз, — сказал Тассадар, и тут взор его упал на чемодан.
— Ты уезжаешь...
— Да, я уезжаю, — отвечала она, вставая и отходя к окну, — Хэппи-энда не будет. Ну, хоть мне глаза открыли, спасибо.
— На что тебе открыли глаза?
— На то, что я глупа и бездарна. Что я только порчу людям жизнь, и что любить меня такую, в общем-то, никто не обязан. Что ж, — Олива прерывисто вздохнула, — Как сказал один герой одного фильма: «Я себя уважаю достаточно, чтобы не быть там, где меня не хотят». Спектакль окончен, я самоустраняюсь. Хотя и не знаю, что буду делать дальше...
— Жить, — коротко отвечал Тассадар.
— Это не жизнь, — Олива горько усмехнулась, — Это вялое существование зомбака: работа-дом, дом-работа, вставай-ложись-с новым годом. Хотя вон, Никки говорит, все так живут. Вот другие пускай и живут так. А я не буду.
— Всё от тебя зависит...
— Нихрена от меня не зависит! — крикнула Олива и слёзы вновь брызнули у неё из глаз, — Если бы от меня зависело, Салтыков бы меня не разлюбил! Если бы от меня зависело, Негодяев ответил бы Яне на её любовь, и ничего этого не случилось бы! Если бы от меня зависело... я не страдала бы так, и не мучилась!..
— Через страдания лежит путь к очищению, — задумчиво сказал Тассадар.
— Страдания сделали меня сволочью. Какое же это очищение?
— Не это делает людей сволочами. Но, пока ты это сама через себя не пропустишь и не осознаешь, ты прольёшь ещё реки слёз. Моря слёз...
— Хорошенькую перспективу ты нарисовал, — вытирая глаза, сказала Олива, — Чем так, лучше бы я вообще тогда умерла!..
— Нет, не лучше. Если б ты умерла, это была бы самая большая глупость в твоей жизни.
— Глупость то, что меня спасли. Зачем мне жить, если я одинока и несчастна? Кому от этого легче?
— А с Салтом ты была бы счастлива? Вспомни: ты когда-нибудь была счастлива с Салтыковым?
— Была, — всхлипывая, отвечала Олива.
— Когда?
— В прошлом году, на ноябрьские праздники… И, может, ещё немного летом... И...