Жизнь, прожитая не зря
Шрифт:
— Живой. А нас ограбили. Ты ушёл, и мы дверь…не закрыли. Думали, ты скоро вернёшься.
Сразу поняв, что произошло, лейтенант крепко выругался.
— Б..! И чего я вас не послушал!?
Он бормотал ещё что-то, но оправдания — глупые и лишние теперь — клокотали где-то внутри, вырываясь наружу лишь пустыми нелепыми словами.
Алексей замолчал и стоял так посреди залитого кровью купе, бестолково переминаясь с ноги на ногу.
— Ахмеда высадили. Увели куда-то. Вроде, в комендатуру. Меня вот оставили — я идти не мог. Забрали все деньги и вещи.
Лейтенант принёс горячей воды, выпросил у проводника йод и бинты, промыл раны Сергея и перевязал. Голова была рассечена в нескольких местах, но самой опасной казалась глубокая, сочащаяся сукровицей, вмятина в темени.
— Ты погоди, всё нормально будет, Серёга, — бормотал лейтенант. — Я сейчас, я мигом. Вот так.
Сергей стонал, когда офицер обрабатывал йодом голову.
— Терпи, терпи. Кости, слава богу, целы, — подбадривал он, хоть совсем и не был в этом уверен. — У меня, блин, и хуже бывало. Знаешь, моложе был — дрался часто. И дома у себя, и потом в училище. Там знаешь, у нас какие «махачи» бывали — с кастетами, с цепями, с арматурой.
Потом он тщательно вымыл пол в купе. Ещё раз сокрушённо покачал головой, выслушав подробный рассказ чуть оклемавшегося Сергея, громко изругал себя, пообещал доехать с ним до Москвы и там собственноручно дотащить его до больницы и только потом уже отправляться по своим служебным делам в Тулу.
— А ты-то как, покурил? — грустно улыбнувшись, спросил Сергей. — У тебя-то нормально всё?
— Покурил. Нормально, — буркнул Скворцов, отведя взгляд в сторону.
И ничего рассказывать не стал.
За окнами простиралась всё та же степь. Поезд продолжал свой путь через «свободную Ичкерию». Временами мрак озарялся пламенем костров, горевших вдоль железной дороги. В их багровом отблеске были видны десятки людей с баулами, тачками, велосипедами, мотоциклами, прицепами и даже грузовиками. Они ждали прохода товарных составов, чтобы остановить их и выпотрошить дочиста.
В Наурской Алексей сам запер дверь и сидел, готовый ко всему, держа снятый с предохранителя пистолет наготове. Загодя, зайдя в туалет, он вытащил обойму, тщательно её осмотрел, убедившись, что все патроны на месте и, вставляя обратно, удовлетворённо клацнул затвором.
— Ладно, с-суки. Суньтесь только, — скрипнул зубами он.
Никто не сунулся. В Наурской стояли спокойно.
В дороге выяснилось, что в Гудермесе чеченцы ограбили полпоезда. Пожилую русскую тётку, не желавшую снимать золотую цепочку и обручальное кольцо, со злым и весёлым гоготом расстреляли из автомата. Двоих молодых парней сняли с поезда под предлогом установления личностей в комендатуре и проверки на причастность к «российским спецслужбам». Впрочем, до комендатуры их так и не довели..
Алексей был задумчив и мрачен. Он старательно менял повязки на голове Сергея и выходил на станциях покупать ему лекарств. Когда на вторую ночь поезд, набрав бешеную скорость, нёсся к Москве, Алексей долго сидел на своей койке в темноте,
Был ноябрь 1992-го года.
Санкт-Петербург, октябрь — ноябрь 2005 г.
Исправлено и дополнено в мае, декабре 2009 г.
Закованные в цепи
(повесть)
I
Злой мартовский ветер бесновался вовсю. Ураганной силы норд-ост поднялся под утро, вырвавшись как всегда, внезапно, точно из мешка. Он пригибал к земле деревья, повалив иные совсем, крутил в воздухе сухие листья, куски картона, целлофановые пакеты и прочий мусор.
Люди на улицах прятали носы в воротники курток, нагибали головы, сутулились. Ветер яростно бил им в лицо.
В это утро Николай вышел из дома и быстро направился к уличному перекрёстку. Он был молодым человеком 25 лет, высоким, худощавым, тонкокостным, с белесой кожей лица и широкими, глубоко сидящими серыми глазами. Ветер неприятно трепал волосы, бил внахлёст по лицу, заставляя прижимать подбородок к груди и болезненно щуриться. Поёживаясь от холода, подняв плечи и утопив ладони в рукавах, он шагал быстрой подпрыгивающей походкой через дворы.
Они были пустынны. Обитатели этих серых двух- и трёхэтажных ветхих построек либо уже разошлись по своим делам, либо, испугавшись урагана, предпочитали отсиживаться в квартирах. Даже свора здешних собак, вечно рыскающих по всей округе, куда-то исчезла.
Чтобы срезать угол и выйти к перекрёстку напрямик, Николай быстро прошмыгнул через пару дворов, но вдруг остановился. Поперёк дороги, преграждая путь, лежал молодой пирамидальный тополь, поваленный ураганом. Его вывороченные из земли корявые корни с налипшими на них комьями безобразно торчали во все стороны. Их трепал ветер.
Николай, поглядев пару секунд на поваленное дерево, тихо вздохнул и обошёл его аккуратно. Он вспомнил с тоской, как лет пять назад в этом дворе сажали молодые тополя. Но в первое же лето почти всех их — тогда ещё тонкие, хилые деревца — переломали местные подростки, и этот, упавший сегодня, был последним, уцелевшим до сих пор каким-то чудом. Совершенно облысевший двор теперь выглядел пустым, пыльным.
Для того, чтобы выйти к оживлённому перекрёстку, Николаю надо было миновать ещё один двор. Он с детства не любил его. В нём вечно собирались целыми табунами молодые, пышущие силой горцы — его сверстники. Николай, выглядевший на их фоне слабосильным и хилым, старался здесь не появляться. Те громко гоготали, потешаясь над его беспомощностью, корчили рожи, давали обидные прозвища: «Косточка» или «Глист». Он жалостливо втягивал голову в плечи, убегал. Но те всё равно подлавливали его у дома — крепкие, темноволосые, с уже пробивающимся чёрным пушком на подбородках. Давали пинки, отвешивали звонкие оплеухи, замахивались крепкими литыми кулаками.