Жизнь удалась
Шрифт:
Однако и работая «на дядю», они могли себе кое-что позволить. Продали старую черную машину и купили темно-синюю, почти новую. Обзавелись оргтехникой. Переехали в более удобные и чистые квартиры. Экономили, ужимались, мало и плохо ели, жили очень смирно – и все же главного достигли. Имели бизнес, который кормил их и одевал.
Это было, конечно, не совсем то, на что рассчитывал Матвей. Его не тянуло к деньгам как таковым. Он не желал мотоциклов, яхт и членства в гольф-клубе. Он не мечтал каждодневно кушать устриц и трюфеля. Ему не снились пузырящиеся джакузи и потрескивающие в камине дрова. Он всего лишь хотел подходить летним утром к распахнутому настежь окну и говорить себе, что жить – хорошо. Как минимум – очень неплохо.
Да, в офисе его ждали, с ним здоровались, он шутил – в ответ ему улыбались. Но не радовались. Никто не радовался.
Он грузил винище в машину и отправлялся, слушая смертельно надоевший стеклянный перезвон, к очередному толстощекому содержателю очередной корчмы. Тот, бывало, радовался, но так ненатурально, что Матвею становилось противно до тошноты, поскольку радость касалась всего лишь прибытия товара, а не прибытия человека, и за радость тут выдавалось удовлетворенное покряхтывание от ожидаемых барышей (вино, стоившее полтора доллара, обходилось посетителям корчмы в десять).
Приходивший снимать пломбы с французской фуры таможенник не выглядел счастливым. Получая свой бакшиш, он издавал только утробное сопение, словно застигнутый врасплох ежик.
Матвей имел дело с людьми, умеющими радоваться деньгам, прибылям, доходам, но никак не жизни в целом.
Только бандит Соловей при всякой встрече с Матвеем проявлял настоящую жизнерадостность – поскольку был постоянно обкурен в хлам.
Так прошла зима. Потом весна. Вино расходилось не то чтобы плохо – средне. Чем выше была цена, тем труднее уходила бутылка. Престижные бордо, анжу и божоле стояли на складе по три-четыре месяца, а ординарные винь де табль из невразумительных, никому не известных кооперативов, с унылыми одноцветными этикетками понемногу раскупались.
– А как ты хотел? – успокаивал Знайка. – Мы работаем на заемных средствах. Если бы те семьдесят штук были не деньги банка, а наши собственные – представь, где бы мы сейчас сидели, а?! – Он мечтательно прикрывал глаза. – Ницца! Монте-Карло! Малибу! Кстати, о Ницце. Не одолжишь ли рублей пятьсот?
– Долго, – тосковал Матвей. – Слишком долго идет подъем…
– Ха! Почитай вон биографии знаменитых миллиардеров! Каждый второй потратил по двадцать-тридцать лет, чтобы наладить дело!
– Тридцать лет? Да меня жена бросит!
– Ты не женат.
– Скоро буду.
– Да? А почему я ничего не знаю?
– Потому что сам я пока ничего не знаю…
Матвей лукавил – в начале лета девяносто четвертого уже все с Мариной было решено, и заявление подали.
Годовщину торгового дома «Вина Франции» отметили скромно. Отмечать было нечего. Фирма работала, но плодами ее работы пользовались чужие люди. Грустный и нетрезвый Матвей косноязычно озвучил эту мысль, однако партнер с несвойственным ему азартом рассмеялся, потом понизил голос и пообещал, что скоро все наладится.
Не прошло и месяца, как поведение Знайки изменилось. Он перестал сдавать в банк наличную выручку. Паковал ее в свой чемоданчик и куда-то отвозил. Подмигивал угрюмому, постоянно полупьяному Матвею и ежедневно напоминал, что вино должно продаваться за наличные, и только за наличные. Желательно – в крупных купюрах.
В офисе стали появляться новые люди. Вино их не интересовало. Вместо провинциальных, стриженных скобкой парубков все чаще захаживали – вернее, забегали этаким галопом (под локтем кожаная папочка, голова опущена, ибо лучшие мысли приходят именно на бегу) – молодые бледные мужчины в клубных пиджаках нараспашку. Появившись впервые, они брезгливо оглядывали поцарапанные столы (на мебели Знайка экономил), однако при виде извлекаемых из укромного места денежных пачек приходили в веселое возбуждение и, бывало, тут же норовили распить бутылочку
Компаньон Матвея теперь продавал не вино, а наличные деньги. Разница в стоимости бумажных купюр и безналичных средств, виртуально обращающихся в банковской системе, доходила до пятнадцати процентов. Знайка торжествовал.
– Продавай, – твердил он Матвею. – Продавай как можно больше. Только – за кэш.
– Не могу. Не берут.
– Снижай цену. У меня есть люди – они готовы брать любые суммы.
С одной стороны, Матвею нравилось то, что происходит. По крайней мере, фирма стала больше зарабатывать. С другой стороны, операции, с таким блеском проворачиваемые лохматым компаньоном, считались незаконными. Обмен одного вида денег на другой могли производить только банки. Государство выдавало им специальную лицензию и зорко следило, чтобы банкиры не слишком озоровали; если все граждане страны вдруг перейдут на расчеты звонкой монетой – как их тогда контролировать? Как собирать налоги?
Но Знайка плевать хотел на государство. Он ураганил со страшной силой. За огромную сумму приобрел машину для пересчета купюр и заставил Матвея установить на окна решетки толщиной в черенок лопаты. Решетки понравились Матвею, и он вошел во вкус. Появилась видеокамера над входом и сигнализация. На почве уважения к охранным системам друзья вроде бы сошлись еще ближе, но во всем остальном их тащило в разные стороны. Матвей считал своего товарища выжигой. Матвей купил себе музыкальный центр и полную коллекцию альбомов «Пинк Флойд» – Знайка (бывший музыкант, гитарист, рокер) изумил тем, что устроил скандал за разбазаривание общих капиталов. Матвей ежевечерне прихватывал домой бутылочку хорошего бургундского – Знайка употреблял только зеленый чай. Матвей сходил в казино и приобрел абонемент в бассейн – Знайка взял за моду приходить в синей спецовке то ли плотника, то ли электрика, со множеством карманов, и фланировал по складу, принимаемый покупателями за грузчика, а никак не за хозяина дела. Матвей уезжал домой в семь часов вечера – Знайка в десять. Матвей в меру сил и возможностей наслаждался, почитывал глянцевую периодику, научился пользоваться пилочкой для ногтей, раз в неделю посещал массажный салон и приценивался к турам в Египет – Знайка все свободное время проводил над своей записной книжкой, условными значками заносил туда цифры расходов и доходов.
Им оставалось сделать последний шаг, отделяющий молодых людей родом из позднего застоя от настоящих буржуинов: нанять рабочую силу.
Они до сих пор работали вдвоем. Сами ворочали коробки с вином. Правда, когда приходила очередная фура, нанимали для разгрузки банду алкоголиков из близлежащих домов. В другие дни чередовались: если один отправлялся на разговор с ресторатором, то второй оставался сидеть на телефоне. Теперь сидеть на телефоне по семь часов в день им надоело. Работать должны клерки, исполнители, сказал Знайка. А наша задача – руководить и организовывать.
Матвей по недомыслию решил было искать исполнителей среди своих знакомых, но его товарищ обозвал его лохом. Брать будем только со стороны и только по объявлению, заявил он. Постороннего человека легче строить. Взяли грузчика-кладовщика, обремененного семьей взрослого мужчину, впрочем, жилистого и бойкого, судя по речам и манерам – не жлоба, вдобавок непьющего, что и требовалось от сотрудника, в чьем ведении находилось хранилище алкоголя на сумму в двадцать пять тысяч долларов. Затем посадили в офис секретаршу. При отборе кандидатур на эту, как считают обыватели, двусмысленную должность Матвей опять проявил наивность. Он предполагал, что готовить ему кофе станет что-то длинноногое и большеглазое. Знайка же огорошил его тем, что нанял сорокапятилетнюю женщину весом, на глаз, больше восьмидесяти кило. И тут же загрузил ее работой; боссы по-прежнему варили себе кофе сами.