Жизнь венецианского карлика

Дюнан Сара

Единственный вопрос: как попасть в этот реестр? Как куртизанке, которая хочет, чтобы ее заметили, заявить о себе в городе, где демонстрация роскоши на людях считается не столько знаком успеха, сколько проявлением бесстыдства? Ответ прост. Поскольку ни один уважающий себя купец не приобретает вещи, не увидев ее, то существуют общественные места, куда продавцы ходят выкликать и показывать свой товар. И тут, при всех торжественных заявлениях о своей чистоте, Венеция оказывается ничуть не более добродетельной и не менее изобретательной, нежели сам Вечный город.

Ибо куртизанки, как и все остальные горожане, ходят в церковь.

5

Мы заняли места — порознь — в середине, где народу больше всего: отсюда нам видны сидящие впереди, а мы им — нет. Потому что мы здесь не затем, чтобы нас видели. Напротив, до тех пор, пока у нас нет

приличной одежды и дома, обставленного для приема гостей, нам следует держаться в тени. По-моему, так ей лучше было бы и вовсе сюда не ходить. Я сам по себе достаточно заметен, а если нас увидят вместе, то непременно запомнят. Впрочем, голова и лицо у нее тщательно закрыты, хотя стараниями Коряги к ней уже вернулась часть ее прежних чар, и она способна удержать взгляд любого мужчины, на которого сама пожелает взглянуть, а поскольку она и сама это понимает, то ей трудно устоять перед искушением. Я препирался с ней до хрипоты. Но она слишком долго просидела взаперти, в комнате, пропитавшейся отвратительным запахом колдовских снадобий для ее волос, к тому же к ней возвратилась былая уверенность в себе, и она не в силах больше довольствоваться моими словесными донесениями.

— Бучино, из всех мужчин, каких я знаю, ты ближе всего стоишь к женщинам, но даже ты не способен судить о моих соперницах так, как я. Вдобавок ты так мал, что ничего толком не разглядишь из-за спинок скамей, а значит, многое упустишь из этого зрелища. Пришла пора и мне там побывать. В следующий раз отправимся вместе.

Мы выбрали церковь Санти-Джованни-э-Паоло, которую венецианцы называют Сан-Дзаниполо: у них в запасе больше прозвищ для своих зданий, чем у старух — ласковых кличек для комнатных собачонок. Там меньше золота и святых мощей, чем в Сан-Марко, а внутри дух не захватывает так, как в огромном сводчатом нефе Санта-Марии-деи-Фрари. Зато церковь эта большая — одна из самых больших во всем городе — и величественная. Там погребено более десятка дожей, и самые знатные и богатые горожане стекаются туда к мессе; еще и из-за того, помимо всего прочего, что рядом с церковью находится красивая и просторная площадь, где после мессы собираются и прогуливаются прихожане, выставляя напоказ как новый покрой своего платья, так и свою набожность.

Сегодня праздничный день, на улицах царит оживленное веселье. Мы приходим пораньше, а потом наблюдаем за тем, как стекается паства. По каменному полу стучат деревянные каблуки, над ним шуршат шелка юбок. Разумеется, не все женщины — профессионалки. В городе, где женщины живут затворницами, большая церковь служит еще и своего рода рыночной площадью, на которой ведется молчаливая торговля будущими невестами, а потому даже девушкам из самых почтенных семейств позволяется наряжаться чуть смелее, чем следовало бы. Однако любой мужчина, у которого глаза на месте, почти сразу отличает одних от других.

Если верить моей госпоже, главный фокус в том, чтобы правильно войти. Она говорит, что настоящую куртизанку сразу можно узнать по тому, как она входит в помещение. В приличную церковь на воскресную службу обычно приходит четыреста — пятьсот мужчин, и, я ручаюсь, шестьдесят или семьдесят из них поглощены женщинами не меньше, чем молитвами, хотя некоторые из них, быть может, даже не отдают себе в этом отчета. Вот почему лучшие куртизанки наряжаются, учитывая не только зрителей, но и выбранное помещение. Входя в церковь, нужно дать возможность мужчинам рассмотреть себя, чтобы потом они знали, где тебя искать взглядом во время службы.

Сегодня в Сан-Дзаниполо присутствуют, по меньшей мере, четыре женщины, умеющие правильно входить, — две темноволосые и две светловолосые. Всех их я уже видел раньше. Они двигаются, высоко держа голову, платья их так пышны, что их можно принять за движущиеся подмостки, и поэтому, ступая на каменные плиты церкви, они шествуют очень медленно и изящно приподнимают края юбок над обувью, приоткрывая лодыжки.

Они рассаживаются и расправляют вокруг себя юбки, нарочито небрежно поправляют на головах покрывала, чтобы можно было увидеть шею, но не грудь: чересчур обнажишься в церкви — и, чего доброго, напомнишь мужчине не только о рае, но и об аде. Одна из светловолосых, с золотой сеткой поверх волос, словно парит над толпой: деревянные подошвы ее башмаков выше, чем у остальных. Мне бы потребовалась лесенка, чтобы достать головой хотя бы ей до талии, но мода хоть и глупая штука, а берет верх над здравым смыслом, и вот уже несколько человек откровенно пялятся на нее.

Служба начинается, и я бросаю взгляд туда, где сидит моя госпожа, которая изучает позы этих женщин так же зорко и внимательно, как до этого оглядывала их наряды. Я мысленно слышу ее голос: «Теперь весь фокус

уже в том, чтобы удерживать внимание мужчин, ничего при этом не делая. Ты держишь голову прямо, повторяешь молитвы приятным, но не очень громким голосом, не сводишь глаз с алтаря, но при этом все время помнишь, что на тебя смотрят. Затылок не менее важен, чем лицо. Хотя ты не осмеливаешься носить распущенные волосы, как девственницы, можно выпустить там и сям несколько завитых локонов, а остальные пряди вплести в вуаль с золотыми нитями или драгоценными камнями, так что разглядывать это сооружение будут охотнее, чем какой-нибудь запрестольный образ. Если же с утра вымыть и высушить волосы с душистыми маслами — а хорошая куртизанка готовится к мессе старательнее любого священника, — то тогда их аромат сможет потягаться и с фимиамом. Впрочем, нужно иметь свои собственные духи, нарочно для того приготовленные, а когда никто не видит, следует понемножку разбрызгивать их вокруг. Тогда и в передних рядах, и в задних будут знать: ты здесь. Но все это лишь подготовка к настоящему испытанию — к проповеди».

По словам моей госпожи, для того чтобы иметь успех, нужно хорошо знать свою церковь. Потому что, пусть даже все скамьи будут заполнены самыми богатыми горожанами, но если священник — пламенный проповедник, чьи угрозы пробирают паству до костей, тогда любой блуднице, знающей себе цену, остается только встать и уйти восвояси. Однако если в церкви проповедует грамотей, слыхом не слыхавший о песочных часах, то любая куртизанка, усевшаяся среди его прихожан, можно считать, уже попала в рай.

В раю теперь и мы, ибо проповедник-доминиканец в Сан-Дзаниполо, гордящийся своей непорочностью, откровенно упивается собственным голосом, и это жестокая ошибка, потому что голосок у него тонкий и гнусавый, скорее отупляющий его слушателей, нежели наставляющий их на путь спасения. Проходит десять минут, и головы прихожан постарше уже поникают, подбородки упираются в грудь. А когда раздается храп, оживляются богатые девицы, они сдвигают покрывала и, в то время как их мамаши изнывают под тяжестью обильных библейских изречений, мечут вокруг себя взгляды, подобные робким стрелам Купидона.

Все это многоголовое трепетание служит великолепной ширмой для более важных дел. Пока моя госпожа не сводит орлиного ока с женщин, я зорко наблюдаю за мужчинами и стараюсь угадать, что творится у них в головах, пытаюсь представить себя самого на месте кого-нибудь из них.

Я останавливаю выбор на одном из них, которого приметил, когда он только входил в церковь. Он высок (я тоже был бы высок, родись я сызнова), широк в обхвате, на вид ему лет сорок, и если судить по одежде, он принадлежит к правящему воронью: рукава черного плаща оторочены соболем, а жена грузна и массивна, будто широкая двуспальная кровать. Я мысленно усаживаюсь на его место. Впереди, слева от меня — одна из темноволосых куртизанок. Я всегда хожу на мессу в Дзани-поло. Если дела пойдут хорошо, я надеюсь пожертвовать этой церкви небольшой алтарь, а когда пробьет час, меня непременно здесь похоронят. Я хожу на исповедь каждый месяц, и мне отпускают грехи. Я никогда не забываю благодарить Господа за удачу в торговых делах и уделяю Ему от своего богатства, а он мне взамен помогает получать новые барыши. Сегодня утром я размышлял о крестных муках Спасителя, а потом молился о том, чтобы цена на серебро оставалась высокой, чтобы я смог внести свою долю в снаряжение нового судна, которое весной отправится в Тунис. Лишь в этом случае мне удастся собрать приличное приданое для второй дочери, которая созревает день ото дня, а значит, ее следует оберегать от порчи — ведь молодые мужчины пылают таким вожделением к запретным изгибам юных женских тел. Да порой и не очень молодые — ведь там таится такая сладость…

Ага — вот оно! Так оно и происходит: мало-помалу, шаг за шагом, мысли соскальзывают от духовного к плотскому. Воздух в церкви делается спертым, а проповедник все бубнит и бубнит. Меняю позу, чтобы тело не затекало, и вдруг замечаю ее в пяти или шести рядах от себя. Она сидит, стройная, возвышаясь над морем сгорбленных плеч, ее красивая голова словно плывет в воздухе. Конечно, я знал, что она там сидит, — я же сразу заметил ее, как только она вошла, как ее можно было не заметить? — но я дал себе слово, что сегодня не стану… что ж теперь поделаешь? У нас с Богом давно уговор: изредка мужчина должен доставлять себе небольшое удовольствие. Теперь я украдкой разглядываю ее. Она и в самом деле красавица. Медные волосы — как сладострастно они будут смотреться, если их пустить водопадом по спине, — золотистая кожа, полные губы, а вот и обнаженное тело мелькает, прежде чем она успевает поправить покрывало, соскользнувшее на грудь. О, да она так прекрасна, что можно подумать, сам Господь усадил ее туда, чтобы я мог полюбоваться совершенством Его творения!