Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование

Кузьмичев Игорь Сергеевич

Чиф [331] все умнеет, и я даже начинаю его стесняться.

15 янв<аря> я уезжаю в Лондон на полтора месяца [332] . Королева, ребята, меня пригласила, ее величество. Лондон это прекрасно, но мой визит к королеве повергает меня в мерихлюндию – никогда не разговаривал с королевами. Завтра вот надо ехать в ЦК… (Только это между нами.)

Воробьи мои, нажравшись пшенки, воображают, что уже весна и начинают драться и яростно чирикать.

331

О спаниеле Чифе

см. наст. изд., с. 241.

332

Поездка не состоялась.

Посылаю вам фотографию, ради которой, собственно, я и написал вам все эти глупости. Целую вас и прошу – пишите! Лена, напиши, как ты меня любишь.

Будьте здоровы и Богом хранимы, ребятишки. Остаюсь весь ваш

Ю. Казаков

101

20 декабря 1968. Абрамцево

Любезный барон!

Заяц трепаться не любит: сказано – сделано!

Это я к тому, что, помнишь, ты неоднократно причмокивал от мысли, что найти бы охотника, который бы держал у себя нашего гончака, а мы бы к нему приезжали по осени, по первому полю.

Так вот, такого охотника я нашел.

Теперь весь вопрос упирается в щенка. Щенок нужен, как сам понимаешь, от наилучших родителей, какие только найдутся в Москве. По всем статьям сейчас наилучшей считается англо-русская гончая. Так что щенка нужно непременно англо-русского. И еще одно: сучку не надо, только кобелька.

Понял, ваше сиятельство?

Так что – действуй! Садись к телефону и звони во все концы. Гусеву [333] не звони, я ему написал – если он найдет нам что-нибудь, мы тогда поглядим, что лучше. Я хочу, понимаешь, чтоб у нас был выбор. Благословляю!

333

См. письмо 65.

М. быть, лучше взять щенка в госпитомнике?

Ты представляешь, к будущей охоте у нас будет в Абрамцеве прекрасный пес! Да мы с ним тут всех зайцев побьем, в Переславль поедем, под Загорск и т. п.

А зайца тут пропасть – сплошные тропы, полно следов, полно следов в самом поселке, у меня на участке следы, я даже побаиваюсь за свои молоденькие яблоньки, хоть в тулупе выходи на ночь сторожить.

Получил ли ты мое письмо с фотографией? Почему молчишь?

Ай, ваше благородие, подумай насчет Нового года! А то ведь я тебя знаю, кончится дело тем, что ты закажешь столик в ЦДЛ, надерешься там, как свинья, и будешь целоваться с Фирсовым [334] , вместо того чтобы целоваться со мной и Васей Росляковым.

334

Фирсов Владимир Иванович (1937–2011), поэт, учился в Лит. ин-те на одном курсе с Георгием Семеновым.

Барон! Объясни мне, почему, если кухарка выходит замуж за барона, она становится баронессой, а если кучер женится на баронессе, то он так и остается кучером? И дети его – кучерята?

Ее светлости, Леночке, целую ручки. Даже не целую, а – цалую!

А тебя, цыганский барон, небрежно чмокаю в прищуренный левый глаз. А, впрочем, честь имею прибыть и проч.

Вашего превосходительства всепокорнейший слуга

Ю. Казаков

В «Русской старине», которую я сейчас усердно читаю, есть одно любопытное всеподданнейшее письмо бедного дворянчика, погрязшего в нищете и обремененного огромным

семейством. На сем прошении всемилостивейше начертано: «Пусть терпит».

Пиши мне. Как только застолбишь щенка – телеграфируй, мы с охотником немедленно приедем.

У меня в парке теперь птиц – как у Шима! Сейчас завожу машину и еду за пшеном.

102

28 марта 1971. <Медео>

Милый, милый Юрочка! Из похвальбы Кожевникова перед 5000 иностранных корреспондентов я узнал, что у тебя в «Знамени» скоро выходит повесть [335] . Молодец! Один ты блюдешь и пасешь отечественную литературу, и мне приятно представлять, как ты пишешь ровным почерком страницу за страницей, а Лена потом перепечатывает, и сначала испытываете удовольствие только вы вдвоем, а потом при посредстве Кожевникова и мы все.

Зато я вдосталь напитался горами, санаторием, казахскими героями и героинями и скоро, скоро поеду домой и опять засяду в Абрамцеве и буду прислушиваться и поглядывать в окно, не прошуршит ли твой «Москвич» слоновой кости. Но ты, наверное, редко теперь будешь посещать наши бедные края и нас с Голубковым… [336]

335

Повесть «К зиме, минуя осень» напечатана в «Знамени» (1971, № 5).

336

См. наст. изд., с. 232–233.

Зима прошла, как сон, и тут уже, как у нас в мае, отошли подснежники, скоро зацветут тюльпаны – жарко, работать не хочется. Хочется пить холодное шампанское и говорить как Евтушенко: прощайте, прощайте, приходите целоваться ко мне на могилку!

Охота весенняя опять накрылась, ружья долой, да здравствуют судаки!

Ты небось думаешь, что я заканчиваю последнюю часть трилогии, и прощай Казахстан и Нурпеисов? Нет, мой милый, эти оба понятия беспредельны и бесконечны, и мы уже вдвоем с режиссером засаживаемся за работу над двухсерийным фильмом по трилогии. Так-то вот, это тебе не какой-нибудь грузин, которого ты перевел в мгновенье ока [337] . Это, брат, дело фундаментальное.

337

Илья Руруа. Добрый дом. Рассказы. Тбилиси, Мерани, 1973.

Сижу я сейчас без копейки, как в 1953–1954 годах, когда еще не печатался, а учился в институте. Не одолжишь ли от щедрот твоих под трилогию? Под фильм? А? Я серьезно – с весны мне надо браться за ремонт дома, а деньги начнут валом валить только осенью.

В самом деле, где ты будешь проводить лето? В Абрамцеве? Или на колесах? Или, м. б., ты уже купил себе усадьбу где-нибудь?

Напиши мне на Абрамцево, сюда не успеешь, я тут до 31 марта – очень мне будет радостно получить, приехав, письмо от тебя.

Новостей у меня никаких, кроме того, что я Дантовский лауреат и весной-летом поеду в Италию за премией [338] . Ну да это не новость. Все остальное по-старому.

Я не пью, а папахен мой бросил курить, с возрастом, как видишь, мы исправляемся.

Я было хотел остаться здесь насовсем, а дом продать, да теперь как-то раздумался, не знаю, как быть.

Я бы тебе давно написал, да твоего адреса не было под рукой, а в Алма-Ату я не спускался (санаторий в горах), а вот позавчера был и в справочнике твой адрес узнал. И пишу.

338

См. письмо 86.