Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Шрифт:
А меня вдруг повело в мемуары (старость, значит), взял я и написал оные под названием «Моя охота» [299] . А вообще-то грустно, как начнешь перебирать юность, не знаю, как у тебя, – у меня это самое печальное время. Хоть брось!
А ты как в воду глядел, когда написал мне насчет воробья. Я и в самом деле пишу сейчас сказочку о воробье. Глупость, конечно, но что делать – писать для ребятишек одно удовольствие да и денежно… Мне вот прислали письмо из «Диафильма», хотят сделать что-то по моему рассказу «Дом» [300] , Тамара [301] привезла мне «Мурзилку» с моим рассказом, а там и твой о мышатах – ерунда в сущности, а хорошо! Смысл весь в том, что когда
299
Этими воспоминаниями (первая фраза второго абзаца: «Моя охота началась тридцать лет назад на Арбате…») открывается глава «Долгие крики» (1966–1972) в «Северном дневнике».
300
Рассказ «Как я строил дом» был напечатан в журнале «Мурзилка» (1966, № 3) под названием «Дым».
301
Тамара Михайловна Судник – жена Казакова. См. письма 114–121.
Ну будь здоров, милый, напиши про навоз-то!
У меня в этом году много гладиолусов будет, а «деток» – тыща! Славно все-таки в земле копаться.
Напиши.
Горышин стал председателем секции прозы.
Курочкина хватил инсульт.
Конецкий поставляет оружие арабам и тем гордится. Вот трепу будет в Питере, когда он вернется! [302]
Письмо опубликовано в Собр. соч., т. 3, с. 427–429.
302
Глеб Александрович Горышин (1931–1998), Виктор Александрович Курочкин (1923–1976), Виктор Викторович Конецкий (1929–2002), Эдуард Юрьевич Шим (1930–2006) во второй половине 1950-х годов занимались в литературном объединении при Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» – см. письмо 52. «Когда в 1955-м Валентин Пикуль, – вспоминал Конецкий, – привел меня в литературное объединение… Курочкин был для меня живым Монбланом, потому что уже напечатал «Пастуха» и «Цыгана Бенко», сотрудничал в газетах, а я еще ни разу не видел своего имени в печатном исполнении…» Курочкин подростком был вывезен из блокадного Ленинграда, с 1943-го по 1945-й воевал, на фронте был тяжело ранен, после войны (1948–1952) он работал народным судьей в Новгородской области и в литобъединении пользовался немалым уважением, еще и потому, что «по таланту, по литературному дару», как отметил Конецкий, его можно было сравнить «разве только с Юрием Казаковым». Автор повестей «Заколоченный дом» (1958), «Записки народного судьи Семена Бузыкина» (1963), «Урод» (1964), Курочкин в 1965-м написал свою самую известную повесть «На войне как на войне», по которой на «Ленфильме» в 1969 году режиссер В. И. Трегубович снял одноименный фильм.
5 марта 1969. Абрамцево
А у меня, старичок, весны нет как нет. И вообще весна нынче странная, ненормальная – месяца полтора солнце, ни грамма снегу, мороз по ночам как по заказу – 25–27°… Что такое? И нет у меня ни кресса, ни салата, ни тюльпанов.
Глядел, глядел я на голубое небо, взял и заболел. Болезнь как болезнь противная, а хуже всего – на голову насела, головешка была, как полено, и посему две недели я не только рассказами своими не занимался, но и письма путного составить не мог.
Теперь вот стал ползать.
И как-то надоело мне жить в родном краю, хочется заграницы, хочется малость посибаритствовать. А то тут просто делать нечего – представь, даже пить бросил, последний раз причащался в Москве в конце января…
Воображаю твои парники и ящики с разной порослью, но не гордись, старый, у тебя ведь стаж-то! А у меня еще году нет.
Зато я покупаю полсотни розы-ругозы (так, кажется), это прекрасное растение наподобие шиповника, только бутоны как у настоящей розы и зимостойки.
Где купить сирень и жасмин?
В загорском питомнике есть липы – не надо?
Не забудь выделить мне лимонника.
Да ты
Насчет садовника ты не понял меня – копать и все такое я буду, но мне нужна высшая идея. Мне нужен специалист садовод и цветовод, который поглядел бы на мой участок, и набросал бы мне план, что, где и когда сажать и, м. б., помог бы мне достать всякие саженцы и проч.
Читал ли ты Уоррена [303] ?
16 марта. А я, старина, опять болел – такой поганый у меня был грипп с возвратами.
Но эта болезнь на пользу пошла, придумал, понимаешь ли, свирепый рассказ [304] – герой хоронит свою любовницу-актрису за городом, в церкви отпевает и все такое, март, чистота небес, прозрачность леса, снег, заметенные, будто облитые глазурью, могилы и прочие прелести (знаешь, деревенские кладбища, особенно в местах, где были барские усадьбы, прелестны!), – а потом по дороге домой е… вдруг подругу покойницы (они едут в машине). И вот в этой ‹…› на свежей могилке (символически) и есть весь смак бессмысленной нашей судьбы.
303
Уоррен Роберт Пенн (1905–1989) – американский писатель. Журнал «Новый мир» в 1968 году (№№ 7–11) публиковал его роман «Вся королевская рать», в переводе В. Голышева.
304
Рассказ не был написан, сохранилась лишь его начальная страница, впервые напечатанная среди незавершенных набросков (под названием «Навсегда-навсегда») в сборнике «Две ночи» (1986).
А приятно писать такие рассказы. Только потом погано – каждая стерва будет строить целку из себя и кричать: ах, ах, как это грубо и как это писатель выискивает задворки жизни. И будет всячески препятствовать появлению этого рассказа в печати.
А весны, братец, все нет и нет, прямо беда! Надоело котел топить. Я тут глупость сделал, не нанял истопника, а теперь уж и не стоит нанимать, цыган шубу продает.
Я к тебе как-нибудь на днях вырвусь, только боюсь, не застану. Ты мне напиши, когда ты будешь у себя в усадьбе, я тогда и приеду. Надо поговорить. А потом и ты ко мне в гости закатишь. Ладно? Ну, целую, Бог с тобой.
Письмо опубликовано в Собр. соч., т. 3, с. 429–430.
18 января 1971. Алма-Ата
Милый, мудрый Шим! Вспомнил я твой дом в моем изгнании, среди чуждых гор, и стало мне приятно от мысли, что если мне постараться, то и у меня будет когда-нибудь такой же дом, т. е. в смысле ухоженности и красоты земли. Как-то я тут смотрел в громадный телескоп на звезды, а потом вышел вон, но и снаружи не было уютнее – белели вокруг горы и блестели под луной купола обсерваторий, и так мне захотелось в Абрамцево, затопить камин и чтобы весной вылез из земли тюльпан, баню затопить, и вообще чего-нибудь простого захотелось, что даже нехорошо стало.
Все-таки молодец ты, что живешь на земле, не на асфальте, хорошо, что и я купил себе домишко и что еще одно усилие, еще одна трата денег на ремонт, а потом десяток лет можно не думать о доме, а только о посадках, о теплицах, о расчистке леса, о деревьях и кустах и вообще – жить. И жалко, что благодать эта пришла мне теперь, а не в 25 лет, когда я впервые начал стремиться к землевладению.
В этом году – я твой частый гость, ученик и проситель – буду клянчить у тебя всякие растения, а ты уж не жалей, ладно?
Кстати, не привезти ли тебе отсюда семян, луковиц или чего-нибудь подобного? Я хочу перед отъездом заняться этим делом, т. е. наберу всего, чего можно, а дома посажу у южной стены и погляжу, что из этого выйдет.
Если у тебя будут просьбы на этот счет – напиши. Что ты пишешь сейчас? Завидую я вам, чертям, что вы свое что-то царапаете, а мне вот надо своей кровью орошать пустыни Казахстана. Но что делать – последний том, верный заработок, верный, следовательно, хлеб и луковицы, и семена, и ремонты, и налоги, и все остальное. А со своим еще без денег насидишься, знаю я, как писать свое. Зато после Казахстана ни одной нации не подпущу я к себе близко и вновь займусь изучением русского языка.