Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
И грянул гром хохота: смеялся купец Калашников с лопатой-бородой, хохотали бабы – руки в боки упирали, визжали в восторге дети, скалили пьяные рожи нищие и вечные студенты.
Джон Смит догадался, что купец Калашников с самого начала потешался над ним, как над соломенным Манчестерским бычком.
Английский посол приложил батистовый платочек к лицу, наклонился и по лужам без галош побежал от культурного наследия Санкт-Петербурга.
ПОДДУВАНИЕ
Богач Савва Морозов очень любил
Деньги Савва Морозов тоже любил, как балерин в неглиже.
Бывало, закроется богач в своей казне, откроет сундуки с золотом и пересыпает из руки в руку золотые монеты, тяжелые, словно их малиновым вареньем намазали.
Часть монет Савва Морозов в карман насыплет, а затем балеринам и актрискам раздает от щедрот души своей.
Однажды, после утреннего дзэна вошла в хоромы богача толстая девка в пуховом Оренбургском платке, словно квашня на двух ногах и с порога потребовала:
— Денег давай, да побольше! Я – балерина!
— Давеча я видел балерину, – Савва Морозов усомнился, но на одних усомнениях воз не вытащишь. – Балерины благоприятнее и тоньше в талии.
— Даешь золотые червонцы балеринам, и мне дай, потому что я — балерина! – девка покраснела лицом, злобничала, как пёс после войны с кошками.
— Если ты балерина, то известен тебе дзэн поддувания! – богач нашёл выход из положения, как потайной ход к балерине Протасовой: — Задуй свечу!
Девка с готовностью задула ближайшую свечу, будто три года тренировалась поддувать в кузне.
— АХАХАХАХА! Не балерина ты, матушка, – Савва Морозов изволил смеяться, закутался в горностаевый халат, как Король Франции. — Балерина дзэн поддувания знает, но никогда не опустится до задувания свечи, потому что – не эпатажно!
Ступай, матушка, ногу поднимай, учи дзэн поддувания!
ЧУВСТВИТЕЛЬНОЕ
Графиня Наталья Ростова часто принимала ванны, особенно любила ванны с пеной и мылом, потому что летели мыльные пузыри, словно шарики.
В десять часов пополудни графиня Наталья Ростова вошла в ванную и возлегла в теплую воду с мылом и пузырями, словно в мир красок упала из кареты.
Во время купания графиня Наталья Ростова почувствовала зуд между лопаток – чесалось от грязи, а белые ручки не доставали, словно их заколдовали.
Графиня раздосадовалась, что отпустила девок в трактир – кто же ей теперь спину намылит и вымоет добела?
В доме только муж – граф Пьер Безухов, молодой, толстый, очкастый перспективный Государственный человек в белых панталонах.
Не графское дело намыливать спины дамам.
«Что, если муж мой Пьер Безухов вознегодует, укорит меня, когда я попрошу, чтобы он намылил мне спину и протер мочалкой между лопаток, как метлой прошел по улице? – графиня намокала, но спина зудела сильнее и сильнее, словно по ней подводные вши бегали. – Граф скажет, что дзэн ему не позволяет взять в руки мыло.
Ах, я несчастная натура! – Наталья Ростова прикрыла глаза в безысходности, но вспомнила,
Иван не чувствительный, дзэн ему не помеха, как кость в горле!»
— Ивааааан! — графиня Наталья Ростова протяжно пропела, словно готовила голос к постановке в театре. – Иваааан!
На зов пришел Иван истопник – кряжистый дубовый парень, и его никогда не терзали сомнения:
— Что изволите, барыня? – истопник вылил на голову Натальи Ростовой ведро теплой воды, будто в купель окунул.
— Иван! Немедленно намыль мне между лопаток и потри спину мочалом французским! — графиня Наталья Ростова нагая – что стесняться мужика? – встала в корыте, вышла, наклонилась, уперлась руками в края, как кланялась народу. – Тебе графский дзэн не помеха, мужик!
Нет в тебе барской чувствительности!
НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ
Поручик Голицын Семен Игнатьевич манкировал придворный этикет, манкировал, манкировал и доманкировался.
На Рождество его пригласили на торжественный бал с ужином в Зимний Дворец, разукрашенный, как физиономия денщика Ивана.
Поручик Голицын Семен Игнатьевич пришел на ужин в некотором волнении и легком подпитии для храбрости: опасался, что нарушит этикет, как вазу разобьет.
За столом по правую руку от поручика сидела графиня Пустовойтова Алина Родионовна в воздушном платьице и собольей накидке, что шла к её милому личику, нежному, как дуновение зефира.
Графиня Пустовойтова ловко орудовала ножами, ножичками, вилками, вилочками, ложками, ложечками, при этом знала застольный этикет сногсшибательно, чем конфузила поручика Голицына.
Поручик волновался, судорожно трепыхался, но к столовым приборам не прикасался – опасался, что вызовет смех графини Алины Родионовны, словно в колодец упадет без воды.
Семен Игнатьевич решил, что будет пить только водку рюмками, а к другим предметам не прикоснется, словно они отравлены американским ядом.
Рюмка за рюмкой, рюмка, за рюмкой!
Графиня Пустовойтова Алина Родионовна с улыбкой следила за манипуляциями поручика Голицына, наблюдала, как маленького утенка:
— Что же вы, поручик, не закусываете белое столовое хлебное вино? – графиня улыбнулась мило и с помощью замысловатой вилки и кривого ножичка из набора подцепила маленький гриб рыжик.
— Не решаюсь! Не решаюсь дзэн нарушить! — поручик Голицын слукавил и снова выпил, будто загонял жажду в печенки.
— Экий вы нерешительный, поручик! – графиня Алина Родионовна Пустовойтова засмеялась и тут же вздрогнула, как из кареты выпала на мостовую.
Поручик Голицын облапил её под столом и над столом – как рук на все части тела дамского хватило, охальнику?
— Однако, Семен Игнатьевич, вашу нерешительность да в Институт благородных девиц! – графиня Пустовойтова Алина Родионовна прошептала в смущении, но с великой долей довольства и радостного головокружения, как на качелях в Летнем Саду.