Жизнь зовет. Честное комсомольское
Шрифт:
Он нагнал Мишу и пошел за ним по тропинке, след в след, нога в ногу.
— Не обманываешь? Когда упал? — спрашивал он, то и дело прикасаясь рукой к Мишиному плечу.
Миша отмахивался, как от надоедливого комара:
— Придем на место — все расскажу.
И они шли еще стремительнее, не замечая ничего вокруг, готовые даже бежать, чтобы только скорее удовлетворить сжигающее их любопытство.
А путь, по которому шли они, был так хорош, что тот, кто с детства не бывал здесь и не знал каждого откоса, каждой извилинки реки,
Колхозные огуречные поля, на которых школьники работали в эту осень, окружала глухая тайга, та самая, о которой сибиряки говорят: «Тут не ступала нога человека». Может быть, и в самом деле не ступала. Сойти с охотничьей тропы и углубиться в лес в этих местах не так-то просто: ноги провалятся в мягком, многолетнем илистом покрове, руки и лицо будут сплошь оцарапаны; не продерешься сквозь заросли колючей боярки, дикой яблоньки; черемухи и рябины, тесно разросшихся между могучими соснами; всего тебя облепит плотная, тонкая паутина, затянувшая все таежные ходы и выходы. Стоит тайга непроницаемой стеной, в полуденный зной тихая и прохладная, а ночами разбойная, с зловещими филинами, хитрыми лисами, хищными волками и медведями.
Над тайгой поднимаются горы и цепью, одна за другой, уходят в небо. Иные из них покрыты густым хвойным лесом, иные скалистые, голые. Эту цепь гор в пароде называют «Савелкина лестница». По ней, как говорится в бытующей здесь легенде, охотник Савелка восходил на небо, чтобы нанизывать на золоченые стрелы кудрявые облачка-барашки.
Красоту этих мест дополняет река. Имя у нее необычное — Куда. Видно, потому так назвали ее в недоброе старое время, что в десяти шагах от реки тянулся сибирский тракт и вел прямо к старой каторжной тюрьме. Зиму и лето, звеня кандалами, шли по тракту каторжники и с тоской мысленно спрашивали веселую серебряную речку: «Куда? Куда идем мы по этой неприветливой Сибири? Куда бежишь ты, вольная?..»
Теперь старый сибирский тракт порос травой. В стороне проложены новые дороги. А река по-прежнему называется Кудой.
Как и сто и много-много лет назад, бежит Куда по своему руслу, быстрая, прозрачная и, словно лед, холодная. Посмотрите, какой у нее особенный цвет! Это потому, что бежит она по белым камням, будто нарочно кто выложил ее дно этими отполированными валунами. У берегов вода подернута темной прозрачной каймой, — то легкая тень от высоких, крутых берегов. Если солнце на востоке, кайма с правой стороны, если солнце на западе, — с левой.
Но пора нам последовать за ребятами. Тропа обежала небольшой березовый перелесок, изогнулась зигзагом и кончилась. Ребята выскочили на поляну.
— Вон! — крикнул Миша, указывая на что-то большое, распластанное на зеленой траве.
Все бросились вперед, но постепенно, по мере приближения, стали уменьшать шаг и наконец остановились, отыскивая возмущенными глазами Мишу Домбаева.
Но его и след простыл. На поляне в нескольких шагах от ребят лежали сваленные в кучи
Саша в изнеможении опустился на траву, вытирая рукавом пот с лица:
— Ну, что вы, дураки-ротозеи, скажете? Межпланетный корабль! — Он отвернул обшлаг клетчатой ковбойки и взглянул на часы. — Два часа пробегали впустую, а тем временем девятиклассники заканчивают свой участок. Хитро придумано, а? Здорово отомстил нам Домбаев за то, что перевели его работать в бригаду девятого класса!.. Дураки-ротозеи!
Саша сорвал с головы пеструю, выгоревшую на солнце тюбетейку, бросил ее на землю и лег ничком в траву, вернее — в цветы, потому что белые и сиреневые ромашки цвели здесь густым ковром.
Большой и стройный, с огненными от возмущения глазами и ярким румянцем на загорелом лице, Саша был в эту минуту так же хорош, как этот лес, горы, река, среди которых он родился и прожил неповторимо прекрасные шестнадцать лет.
Разочарованные и виноватые, стояли около Саши товарищи, а Пипин Короткий — самый маленький из десятиклассников — попробовал тоже, как Саша, трахнуть кепкой о землю и свалиться на траву, но это не произвело впечатления. Тогда Пипин Короткий, как всегда туманно, выругался:
— Свинячье рыло! Не впервой! Идиоты!
Он сорвал несколько ромашек, прикрепил их над козырьком кепки и спокойно надел кепку на голову.
Не хотелось даже говорить о происшедшем, так нелепо оно выглядело.
Сваленные бревна ребята внимательно осмотрели, а коренастый медлительный Никита Воронов даже подобрал несколько ржавых, но вполне добротных гвоздей и положил их в карман.
— Зачем они тебе? — равнодушно спросил высокий и прямой, как жердь, Сережка Иванов.
— В хозяйстве пригодятся, — серьезно отозвался Никита и, помолчав, добавил: — Мы с отцом баню строим.
Возвращаться на поле было бессмысленно — солнце уже садилось, — и мальчишки поплелись на Куду купаться.
— Не в первый раз Мишка нас вот так за нос водит! — возмущался Саша.
Не останавливаясь, он на ходу снимал ковбойку и стягивал физкультурные шаровары, прыгая то на одной, то на другой ноге. Перебросив одежду на руку, он шел теперь по дороге в одних трусах, подставляя сентябрьскому, еще жаркому солнцу покрытое загаром тело.
— Свинячье рыло! — равнодушно повторял Пипин Короткий, тоже раздеваясь на ходу.
— Да его-то чего ругать? Он в деда пошел. Улегерши — сочинитель, — продолжал Саша. — На бумагу лень записывать, так он в жизни сочиняет. А мы-то развесили уши…
— Идиоты! — окончательно определил Пипин Короткий, вылезая из штанов и первый кидаясь в холодную неглубокую речку. — Ай!
Он взвыл от холода и, поочередно взмахивая над водой короткими руками, поворачивая голову на крепкой шее то вправо, то влево и почти по пояс высовываясь из воды, быстрыми бросками поплыл вперед. Пловец в нем чувствовался отменный.