Жнец и его тень
Шрифт:
И наносишь удар. Всего один — тебе и одного довольно.
Потому, что ты сильней — а значит, прав.
Брусничным соком стекает кровь по обнажённому клинку…
Распахнул Велеслав глаза, в потолок уставился. Дурнота накатила от привидевшегося — но не от того, что кровь пролил, стражнику ли упокойников бояться? — а от того, что нравилось ему это, больше хмеля выдержанного, больше объятий девичьих. Вот ведь наваждение нечистое!
Полежал так, попустило. Солнце уже во всю в окна заглядывало — к полудню катилось. Да что ж такое-то, второй
— Ты!
Обернулся Хан на окрик лениво, на боку саблю — ту самую! — поправил, посмотрел вопросительно.
— Сон мне был вещий, что ты бывшего сотника в лесу порешил!
— Вот как, — ухмыльнулся степняк, мех на шапке пригладил, — что ж ты плёл тогда, что чарам не обучен? Небось, как за мной следить — сразу прорезалось силы ведьмовские.
Первой мыслью, конечно, было уточнить, так это взаправду было? Да только нечего тут уточнять, по морде довольной, как у сытого кота, всё видно. Спросил Велеслав только:
— Зачем? Совсем тебе дела нет до суда княжеского?..
— Верно подметил, нет. Да и как такой суд уважать, ежели нет в нём ни твёрдости и прозорливости? Как бабка сердобольная, ей богу! А коли лихоимец в другой город придёт, где его знать не знает никто, и там за старое возьмётся? Как крысу чумную от своего двора в соседский подбросить. Давить её по уму надо. А князь наш на кого сие обязательство переложил? На богов! Боги-то те на хулу в свой адрес не всегда отзываются, куда уж там о человеческой правде беспокоиться? Али на диких зверей? То и вовсе курам насмех…
— Диковинно слышать, как ты о других городах печёшься, — поморщился Велеслав, сомнения нахлынувшие отгоняя. — Больно складно сказываешь, да с трудом верится.
— А ты не знал? — улыбка глумливая до ушей растянулась. — Я ж известный человеколюбец, не то, что ты, обиженный отрок, который только и делает, что кому-то и что-то доказывает.
Уязвил так уязвил, в самое больное попал, все помыслы потаённые в сердце прочёл — всё как про нечистых духов поговаривают, как бы Хан от того не отбрехивался. И будто глаза открылись вдруг, события прошлых месяцев сопоставив:
— Вот, значит, какую плату ты берёшь, чёрт — кровь человеческую. Некрас, сотник за ним следом. Кто ж следующим сгибнет?
— Тот, кто тебе и всем честным людям жить мешает, — ответствовал Хан невозмутимо. — Всяких встречных и поперечных не трону, не по нутру мне это, что бы ты там не надумывал.
— Да кто ж тебе право дал решать?
— Здравый смысл.
— А, знаешь, вот что, — чем дольше Велеслав с ним разговоры разговаривал, тем глубже увязал в паутине его скользкого красночерия. Не выпутаться из такой — только разрубить. — Странно мне, что ты вечно неподалёку околачиваешься, будто вовсе дел у тебя нет никаких. Иди-ка ты в свою орду, небось пригорюнились без своего Хана. А мне на глаза больше не показывайся, чувствую я, что коли обожду ещё немного — вовек не сверну с кривой дорожки.
Ждал он речей язвительных, брани заковыристой, но нет. Подошёл Хан близко-близко, в глаза пристально
— Что ж, в терем я тебя определил, как наверх пробираться, подучил, может и сам дальше управишься. Но запомни, брат мой, я — как дух твоего бессилия. Когда, вдоволь нагулявшись по тропе своей праведной, в тупик вернёшься — то вернусь и я.
Отпрянул резко, к окну метнулся, на подоконник вскочил ласточкой:
— Здрав будь, Велеслав!
Да так и ухнул вниз, раскинув руки. А светлица-то высоко — ей-ей разобьется, ежели снизу стога какого не окажется!
Хотел Велеслав глянуть, да не поспел — стук в дверь раздался. А за дверью той Мировид стоит, улыбается. Склонил Велеслав голову повинную:
— Ты прости меня, что так долго спал, лень свою тешил…
— Вчера столько всего случилось, считай, жизнь твоя поменялась, — отвечал Мировид без укора, — так отчего ж не поспать, мысли не упорядочить?
А после свёрток протянул, бечевой перетянутой:
— Вот, рубаху тебе принёс новую. Коли ты теперь со мной, так и вид надобно иметь соответствующий.
Рассмотрел Велеслав подарок начальственный, да так и ахнул: ткань тонкая, ниточка к ниточке вытканная, и цвет такой насыщенно-синий, дорогой, видать краской крашено. Добрым знаком ему это представилось — будто всё теперь иначе будет, получше прежнего.
Оделся он поскорее, лицо водою ополоснул да вслед за Мировидом пошёл — пора обеда приближалась. В тереме в дневное время — суета. Будто целый город под одной крышей! Слуги корзины разные с места на место перетаскивают, дружинники дозором ходят, писари степенно вышагивают…
Но вдруг свернули они в проход малый — а там тишь, будто и не терем вовсе. И идёт навстречу лицом-то девица, да перекошенная какая-то, одно плечо выше другого поднимается. На шее обереги мерзопакостные болтаются — лапы куриные да и всякая подобная гадость. Как с плечом поравнялась: будто время замедлилось. Приостановилась она, прошипела, точно змея:
— Ты, ведьмак, что хочешь делай, по терему броди, девок тискай, золотом разживайся, но запомни накрепко: будет возле князя только одна знахарка…
Сказала, да прочь заковыляла, ногу подволакивая.
Велеслав Мировида догнал, спросил прямодушно, не удержавшись:
— Это что за нечисть по терему бродит?
Десница воеводин ухмыльнулся, сравнение оценив:
— Марья это, травница. Уж до чего мерзкая бабёнка, но без неё никак: лихорадку лечит, боль от ран облегчить может, роды принять, чтобы и младенец, и роженица в здравии остались…
— Нужное дело, — признал Велеслав, да больше не сказал ничего, крепко задумавшись. Знахарка, стало быть, да ещё и княжеская. Надо полагать, и чары творить умеет, одними-то травами все хвори не вылечишь. Велеслав же волшбе не обучен вовсе — а коли так, чего это она его ведьмаком обозвала, да с угрозой такой, будто он на место её метит? Тоже что ли слухам досужим поверила, али просто рожа, как то обычно бывает, не понравилась? На себя бы в таком случае посмотрела, может, тоже перекосило не от великой добродетели! Но вот чего он бы точно делать не стал — так это догонять и переспрашивать… Так, поворчал про себя, да и из головы выбросил.