Жнец

РуНикс

Вот и все.

Теперь нет пути назад.

Ее присутствие на борту этого самолета непременно положит начало цепочке событий, о большинстве из которых она даже не узнает, пока не станет слишком поздно. В этом она не сомневалась.

Взлетная полоса превратилась в размытое пятно.

Морана посмотрела в окно, окидывая взглядом город, который был ей домом всю ее жизнь, и осознала необратимость всего происходящего. Она оставляла позади множество воспоминаний, многие из них не стоило и беречь: об отце, его доме, ее уничтоженной машине, излюбленном месте на кладбище, пентхаусе…

Некоторые из них были ей дороги, некоторые нет. И хотя она познакомилась с Амарой всего несколько дней назад, оставлять ее тоже было горько.

И вот они поднялись в небо. Один из мужчин ушел спать, а второй так и остался с ней.

Взглянув на Данте, она поймала на себе взгляд его темных глаз.

– Должен признать, ты удивила меня, Морана, – небрежно заметил он, рассматривая ее.

Она приподняла брови:

– Правда?

Он кивнул, сделал глоток виски и протянул ей стакан, но она отказалась.

Данте пояснил:

– Хоть я и не одобряю того, как именно ты узнала правду, все же удивлен. Я многого ожидал, пока обдумывал такой вариант развития событий за эти годы… но только не это.

– Под «этим» ты имеешь в виду, что я увязалась с вами в Тенебру?

Данте покачал головой:

– Я имею в виду, что ты осталась. Любая другая женщина уже бежала бы, куда глаза глядят. Честно говоря, сам не знаю, что бы я стал делать, если бы ты сбежала. Ведь он бы помчался за тобой, ты же знаешь.

Морана закрыла глаза на мгновение, чувствуя, как сильно бьется сердце.

– Знаю.

– Что ты творишь, Морана? – тихо спросил Данте, и беспокойство в его голосе, заставило ее открыть глаза. – Притом что я люблю Тристана больше, чем кровную родню, я бы никогда не пожелал, чтобы он сошелся с моей сестрой, если бы она у меня была. Я бы солгал, сказав, что совсем не беспокоюсь за вас обоих. В нем что-то напрочь сломлено, и если ты здесь потому, что думаешь, будто сможешь это исправить, то я тебе сразу говорю: не сможешь.

Морана молча глядела на Данте, а в животе у нее сжимался крошечный комок гнева.

– Я буду с тобой откровенна, Данте. Ты мне нравишься. Вы с Амарой были невероятно добры ко мне, когда я нуждалась в этом сильнее всего. Эта твоя черта всегда будет меня восхищать. Но, – она подалась вперед, ощущая, как в крови бушует пламя, – то, что происходит между мной и им, останется между нами. Как ты вчера вечером сказал Амаре: если он захочет рассказать тебе, то расскажет. От меня ты ничего не услышишь.

Она сделала глубокий вдох, усмиряя гнев и напоминая себе, что Данте ей не враг.

– Но поскольку у тебя доброе сердце, – негромко произнесла Морана, – кое-что я тебе все же открою: я не хочу его исправлять. Я хочу исправить саму себя. А он, похоже, единственное, что помогает мне в этом.

– Значит, – сдержанно продолжил Данте, сжимая в руке бокал, – ты его просто используешь?

Морана улыбнулась:

– А разве он не использует меня, чтобы бороться с живущими в нем демонами?

Данте промолчал. Они оба знали ответ на этот вопрос.

Морана уставилась в одну точку на столе и заговорила тихим, под стать биению ее сердца, голосом.

– Его демоны танцуют вместе с моими, – произнесла она

еле слышно, и ее пронзила правдивость этих слов. – Вот и все, что я могу тебе сказать.

Она поймала напряженный взгляд Данте.

– А если твои демоны захватят тебя, как сегодня утром? – тихо спросил он.

Морана сглотнула:

– Будем надеяться, что тогда его демоны их отыщут.

Данте кивнул, громко выдохнул и поднял бокал.

– В таком случае желаю удачи. С ним она тебе точно понадобится.

Губы Мораны тронула улыбка.

– Значит, так ты добился его расположения? Удачей?

Данте издал смешок, качая головой, и его красивое лицо ожило.

– Чистой, непоколебимой удачей. В те времена я был очень упрямым.

– В те времена? – подтолкнула Морана.

Его улыбка померкла, и она вспомнила слова Амары, сказанные о нем. Она назвала Данте трусом. Так ли это? Судя по тому, что Морана слышала и видела, это было не так. Его голос прорвался сквозь ее мысли, рука небрежно вращала бокал с янтарной жидкостью.

– Я долгие годы загонял Тристана в угол, чтобы он принял мое предложение стать товарищами. Измотал его. – Данте посмотрел на нее. – Он намного упрямее, Морана.

– Я тоже.

Данте усмехнулся, потягивая виски:

– Будет весело.

Морана пропустила его слова мимо ушей и взглянула в окно на замки из облаков. Между ними воцарилось приятное молчание, когда он начал работать в телефоне, потягивая виски. Морана смотрела на пушистые белые облака и размышляла, каково было бы, если бы Данте находился рядом с ней, пока она росла, оберегал и поддерживал ее. Смогла бы она тогда крепче спать по ночам, зная, что он существует? Он почти назвал ее сестрой. Облегчила бы его дружба, его братская помощь все остальное?

Она правда не знала. Внезапно оказавшись среди людей, которые пробуждали у нее подобные мысли и заставляли ее гадать о том, как все могло бы быть, Морана одновременно ценила это и боялась, словно маленький жеребенок, совершающий первые шаги на дрожащих ножках.

От ее внимания не ускользнуло, что Данте и Амара оказались на ее стороне из-за человека, к которому оба относились с преданностью, хотя его мотивы были для нее все еще неясны.

Тристан Кейн хотел, чтобы она осталась жива. Хотел, чтобы была рядом с ним. Он хотел ее. И точка. Что же до остального? Возможно ли всего за несколько дней стереть двадцать лет лютой ненависти, сосредоточенности на одной-единственной цели выживания и обещаний себе, что это «однажды» когда-то наступит? Она так не думала. Как бы силен, упрям и своенравен он ни был, Морана сомневалась, что такое возможно.

И все же она, живая и невредимая, сидит в салоне самолета. Вопреки ее предположениям вчера ночью Тристан Кейн сделал выбор, который шел вразрез с последними двадцатью годами его жизни. И Морана сидела здесь, уже дважды возвращенная им с края пропасти. Сидела и ела плитку шоколада, которую он молча дал ей после панической атаки. Он следил за ней, словно ястреб, заявлял права на ее тело – пусть даже незначительными жестами – и все же сам скрывал от нее какую-то часть себя, пока она снова и снова продолжала открывать перед ним свою уязвимость.