Жнецы Грез

Фрост Виталий

По выходным в клубе даже крутились фильмы, пусть и на допотопном оборудовании. У самого входа стояла афиша с топорно срисованными обложками предстоящих к показу кинолент. На голливудские блокбастеры народу набивался полный зал, и многие даже стояли по стенкам - так хотелось всем быть поближе к западу. А на премьере "Матрицы" люди буквально лежали и стояли друг на друге.

За клубом простиралось характерно вытоптанное футбольное поле. Левее, огороженная сеткой рабицей, как ее все называли, водокачка - высоченный деревянный дом без окон с амбарным замком на двери, регулярно окрашиваемый

в белый цвет.

– Знаешь?
– начал Димка.
– Мне всегда было интег'есно что там, за этой двег'ью?

– Ага... А прикинь, если там какую-нибудь тварь взаперти держат, или пленника? Мне Сеня рассказывал...

– Котог'ый?

– Ну, Жижа! Рассказывал, что три ночи подряд в прошлом месяце в окно видел, как в пол-первого ночи туда приходил какой-то солдатик с сумкой и белой тряпкой за поясом. А выходил с окровавленной!

– Да ладно?

– Я те говорю!

– Завтг'а к Жиже зайдем, побазаг'ить.

– Заметано...
– пауза.
– А отец так ничего и не сказал тебе?

– А?
– не понял Митька.
– А-а! Ты об этом... Не-а, не сказал! Да, какая г'азница? Мы то знаем!

Они замолчали. Об одном.

***

Апрельской ночью Дима случайно подслушал разговор родителей. Он терпеть не мог те ночи, когда его чуткий сон прерывался от звуков того, как мама и папа занимались любовью. Ощущение какого-то стыдливого отвращения потом не покидало его до самого утра, не давало уснуть. Митька прекрасно знал, что взрослые делают это. Даже видел часть содержимого той знаменитой кассеты, когда-то взбудоражившей и без того нестабильный гормональный фон потемкинской молодежи. Но это же, черт возьми, его родители! Однако, в этот раз, наверное, проснулся бы даже астронавт в криостатической капсуле.

– Он нас слышал, слышал!
– шептала мама, спустя минуту после восторженного финала.

– Да, брось ты! Он щемит, как сурок!
– звучал за закрытой дверью в комнату сына уверенный голос папы.
– Давай живее дуй в ванну, красотка! Кажется, батальоны опять просят огня.

Шлепок, сдавленный смех и омерзительное почмокивание поцелуя заставили Диму покраснеть и натянуть на голову одеяло. Послышался шум воды, накрыв собой еле уловимый гул голосов в маленьком помещении. Минут через пять счастливые любовники опять переместились в спальню и, судя по запаху, отец закурил.

– Вот так, дорогая! Скоро мы будем дома!
– довольно проговорил он. Дима чуть выполз из своего укрытия.

– Постой, постой! А где мы будем жить?
– спросила мама с интонацией наивной девочки.

– Я же тебе уже говорил...

– Так скажи еще раз...

Сын почти увидел, как мама водит пальчиком по волосатой груди папы, надувает губки и отчаянно захотел опять залезть под одеяло. Но любопытство, как и во всех случаях незапланированного шпионажа, одержало над ним сокрушительную победу. Отец устало вздохнул, хоть и было ясно, что он и сам повторял бы эти слова без устали:

– Мы будем жить, любимая, в своем родном городе, в своей ЛИЧНОЙ квартире. Потому, что я ее за-*чмок*-слу-*чмок*-жил *затяжной чмок*

И мамино:

–

М-м-м... Когда?

*чмок*

– В худшем случае, в сентябре.

"Бре-бре-бре..." - загудело эхо в голове Димы, заглушая:

– О, Паша...

и все, что последовало за этим. Надо отдать им должное - в этот раз они были потише. Но дольше.

Утром следующего дня сын молчал за завтраком и до самого ухода в школу. На задорный вопрос папы: "Эй, чемпион! Чего какой смурной?" он ответил что-то вроде: "Контробаша седня по русскому." и получил ободрительный хлопок по плечу. Мама тоже молчала. И краснела. Все-таки у женщин интуиция развита гораздо лучше, чем у их, иногда таких черствых, сородичей.

Контрольные были в учебных планах на май, и обычный школьный день пролетел где-то далеко от Димы. Посмотрев на его отстраненный вид при встрече, Мэри и Гном переглянулись и кивнули, что означало: "Оставим его пока, пусть думает." - или что-то в этом роде. С того памятного летнего дня, ставшего последним для Байрона и для них, как обособленных

никаких "по отдельности" нет и быть не может, верно?

личностей, минуло четыре года, и их дружба уже давно перешла на уровень возможности почти невербального общения.

После уроков друзья не задержались на школьном дворе, чтобы покидать тарелку с остальными, и отправились домой по тому самому маршруту, но в весеннем антураже. Грязный снег с вкраплениями фантиков и собачьего дерьма, непролазная в обычной обуви слякоть, зеленеющие молодостью проталины, набухшие донельзя почки и ласковое солнце. Таким по-матерински нежным оно бывает здесь только сейчас и в Бабье лето. Зимой капризное светило из года в год пытает нас морозом, летом - доводит до изнеможения жарой. Но все мы - его дети, бывшая его пыль. А родителей, как известно, не выбирают.

Сашка и Мэри шли чуть впереди Димы и, перекидывая старый теннисный мячик, играли в города.

– ...Астана!
– Мэри.

Митька мог без устали наблюдать ловкие и грациозные движения ее облаченного в джинсовый костюм тела во всегда удачных попытках поймать мяч. Очень скоро он больше не сможет видеть ее каждый день. Господи, да он вообще ее больше никогда не увидит. "В худшем случае в сентябре-бре-бре..." В худшем для кого?

– Афины!
– Гном.

Чертова, чуть скособоченная в сторону плеча, на котором болталась потрепанная сумка с нашивками the Exploited, Sex Pistols и Nirvana, туша в черном пыльном костюме! Задранные по локоть рукава пиджака, дерзкий ворот рубашки, кучерявая рыжая

Гребаный засранец! Как же я буду скучать

копна волос на ветру. Да. Это конец эпохи. Эпохи МГМ. Наверняка, большинство людей, услышав эту аббревеатуру, сразу представляют себе обрамленную лавровой ветвью рычащую морду льва - символ кино-компании Метро Голдуин Майер. Но в Потемках почти вся молодежь расшифровывала это, как Мэри Гном и Митька.

– Новосибирск!

– Не считово! Давай на "ы"!

– Катись обратно в Морию, херов сын Дьюрина!

Она серьезно зарядила ему мячом по голове. Тот отскочил в сторону Димы и он его поймал: