Жоржи Амаду. Капитаны песка
Шрифт:
– Шикарная берлога,- заметил Педро Пуля.
Служанка, выйдя в сад, оставила парадную дверь открытой. С улицы мальчишкам был виден холл, развешенные по стенам картины, статуэтки на маленьких столиках. Педро Пуля рассмеялся:
– Профессор с ума бы сошел, если б увидел столько картин. Он до них сам не свой.
– Он нарисует мой портрет, во-от такой...
– и Сачок продемонстрировал величину картины, разведя руки в стороны.
– Какой бампер, Пуля!..
– Заткнись.
Но служанка уже заметила их и взглядом спрашивала, что им нужно. Педро Пуля стянул с головы кепку:
– Не дадите ли нам напиться? Солнце так и печет...
– и улыбался, вытирая кепкой пот со лба. Педро сильно загорел на солнце, длинные белокурые волосы небрежно спадали на лоб непокорными волнами, и служанка смотрела на него с интересом. Рядом дымил окурком Сачок, поставив ногу на садовую решетку. Служанка сначала презрительно бросила Сачку:
– Убери отсюда свою лапу.
Потом улыбнулась Педро Пуле:
– Сейчас принесу воды.
Она вернулась с двумя стаканами необыкновенной красоты. Ничего подобного ребятам еще видеть не доводилось. Они напились, и Педро поблагодарил:
– Большое спасибо...
– и, понизив голос, добавил - красотка.
Служанка парировала шепотом:
– Нахал.
– В котором часу ты уходишь отсюда?
– Осторожней на поворотах. У меня есть парень. Он ждет меня в девять вечера вон на том углу.
– Ну, так сегодня я буду ждать на этом.
Они вышли на улицу. Сачок докуривал свой бычок, обмахиваясь соломенной шляпой.
Педро Пуля заметил:
– Верно, я и в самом деле ничего себе. Эта вон - клюнула.
Сачок презрительно сплюнул:
– Еще бы... Волосы, как у девчонки, весь в кудряшках.
Педро рассмеялся и показал Сачку кулак:
– Брось завидовать, ленивый мулат.
Сачок перевел разговор на другое:
– А что с золотишком?
– Это работа для Хромого. Завтра он попытается проникнуть в дом и задержаться там на несколько дней. А когда все как следует разузнает, наведаемся мы, человек пять или шесть, и унесем самое ценное.
– И ты упустишь птичку?
–
– Сегодня же будет моей. К девяти я сюда вернусь.
Педро оглянулся. Служанка, облокотившись на ограду, смотрела им вслед. Он помахал ей рукой. Она ответила. Сачок процедил сквозь зубы:
– Везет же некоторым...
На следующий день, около половины двенадцатого Хромой стоял у входной двери. Когда он позвонил, служанка все еще вспоминала ночь, проведенную с Педро в своей комнате в Гарсии, и не услышала звонка. Мальчишка позвонил снова, и в окне второго этажа показалась седая сеньора, которая смотрела на него, близоруко щурясь.
– Чего тебе, сынок?
– Дона, я бедный сирота...
Сеньора сделала знак рукой, чтобы он подождал, и через несколько минут стояла у ворот, не слушая извинений служанки.
– Говори, сын мой,- она не отрывала взгляда от лохмотьев Хромого.
– Дона, отца у меня нет, а несколько дней назад Господь призвал на небо мою мать, - он показал черную повязку на рукаве (это была лента, снятая с новой шляпы Кота, который потом очень возмущался).- Я один на всем белом свете. И никто не хочет брать меня на работу - я ведь хромаю. А я совсем голодный: два дня у меня крошки во рту не было, и жить мне негде...
Казалось он сейчас расплачется. На женщину речь Хромого произвела сильное впечатление:
– Ты калека, мой мальчик?
Хромой продемонстрировал увечную ногу, прошелся перед сеньорой, подчеркивая свой физический недостаток. Женщина смотрела на него с состраданием:
– От чего умерла твоя мать?
– Сам не знаю. С ней сделалось что-то странное, какая-то лихорадка. Бедняжка сгорела за пять дней. И оставила меня одного на свете. Если б я мог выносить тяжелую работу, я бы устроился. А при таком увечье - разве что по дому... Вам, сеньора, не нужен мальчик, чтобы ходить за покупками? Если нужен, дона...
И поскольку Хромой думал, что она колеблется, он для пущей убедительности добавил, чуть не плача:
– Если бы я захотел, то связался с какими-нибудь воришками, с этими песчаными капитанами. Но я не из таких. Я хочу честно зарабатывать свой хлеб. Только тяжелой работы мне не вынести. Я бедный сирота, сеньора, умираю с голоду.
Но женщина не раздумывала. Она вспомнила своего сына, умершего в таком же возрасте. Эта смерть убила радость жизни в ее душе и душе ее мужа. Но у мужа, по крайне мере, есть работа, его коллекции, а ей остались только воспоминания о сыне, так рано их покинувшем. Поэтому так ласково смотрела она на Хромого, едва прикрытого какими-то жуткими лохмотьях, и обращалась к нему с необычной нежностью. Служанка удивилась, впервые услышав в голосе своей хозяйки радостные нотки: