Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Ее сиятельство графиня Дюбарри, — произнес Людовик XV, — мой лучший друг.
Дофина побледнела, но на ее побелевших губах изобразилась самая любезная из улыбок.
— Как вы счастливы, ваше величество, — сказала она, — что у вас столь очаровательный друг. Меня нисколько не удивляет приязнь, которую внушает вам графиня.
Все удивленно, а вернее, изумленно переглянулись. Дофина, вне всякого сомнения, следовала наставлениям, которые были ей даны при австрийском дворе, повторяя, быть может, слова, подсказанные самой Марией Терезией.
Тут г-н де Шуазель счел, что
Король взял юную принцессу под руку и повел ее в свою карету. Следуя рядом с его величеством, она прошла мимо г-на де Шуазеля. Заметила она его или не заметила, сказать трудно, несомненно лишь одно: с ее стороны не последовало ни жеста, ни кивка, которые можно было бы истолковать как приветствие.
Едва принцесса села в королевскую карету, зазвонили городские колокола, перекрывая праздничный шум.
Г-жа Дюбарри, сияя, вернулась в свою карету.
Остановка продлилась еще минут десять, покуда король садился в карету и отдавал приказ ехать в Компьень.
Голоса всех присутствующих, умеряемые почтительностью или волнением, сливались в общем гуле.
Жан Дюбарри приблизился к дверце кареты, в которой ехала его сестра; она поздоровалась с ним, сияя и ожидая горячих поздравлений.
— А знаете, Жанна, — обратился он к ней, указывая пальцем на всадника, беседовавшего с пассажиром одной из карет в свите дофины, — кто этот молодой человек?
— Нет, — отвечала графиня. — А вы-то сами знаете, что сказала дофина, когда король меня ей представил?
— Речь о другом. Этот молодой человек — Филипп де Таверне.
— Тот, что нанес вам удар шпагой?
— Вот именно. А знаете, кто эта прелестная особа, с которой он беседует?
— Бледная, с величественной осанкой?
— Да, на нее как раз сейчас смотрит король и, по-видимому, спрашивает у дофины, как ее зовут.
— И кто же она?
— Его сестра.
— А-а! — протянула г-жа Дюбарри.
— Послушайте, Жанна, не знаю почему, но мне кажется, что сестры вам следует остерегаться не меньше, чем мне брата.
— Вы с ума сошли!
— Ничуть. Во всяком случае, за мальчишкой я буду следить.
— А я глаз не спущу с девицы.
— Тс-с! — шепнул Жан. — Наш друг герцог де Ришелье.
В самом деле, к ним, покачивая головой, приближался герцог.
— Что с вами, любезный герцог? — спросила графиня с обольстительнейшей улыбкой. — Вы чем-то недовольны?
— Графиня, — отвечал герцог, — не кажется ли вам, что мы все здесь чересчур серьезны, чтоб не сказать печальны, для столь радостного события, какое сейчас происходит? Помню, когда-то мы ездили навстречу такой же очаровательной, такой же красивой принцессе — то была матушка нашего дофина. Тогда мы все были куда веселей. Может быть, это оттого, что мы были моложе?
— Нет, — раздался голос за спиной герцога, — просто с тех пор монархия одряхлела.
У всех, кто слышал эти слова, мороз прошел по коже. Герцог оглянулся и увидел дворянина преклонных лет, одетого с отменным изяществом; угрюмо улыбаясь, он положил герцогу руку
— Да будь я проклят! — вскричал герцог. — Это же барон де Таверне! Графиня, — добавил он, — вот один из стариннейших моих друзей, и я прошу вас быть благосклонной к нему. Барон де Таверне-Мезон-Руж.
— Вот и папаша! — одновременно произнесли Жан и графиня, склоняя в приветствии голову.
— По каретам, господа, по каретам, — прокричал в этот миг гофмейстер.
Оба старика поклонились графине и виконту и, радуясь встрече после столь долгой разлуки, сели вместе в одну карету.
— Ну что ж! — заметил виконт. — Должен признаться вам, дорогая, отец нравится мне ничуть не больше, чем его дети.
— Какая жалость, — подхватила графиня, — что этот медвежонок Жильбер удрал: он ведь вырос у них в доме, мог бы нам все про них рассказать.
— Что ж, — откликнулся Жан. — Теперь-то мы его разыщем, тем паче что все остальное уже сделано.
Тут кареты тронулись, и разговор прервался.
На другой день, переночевав в Компьене и проспав, как было в обычаях той эпохи, от заката до восхода, оба двора, теперь уже перемешавшись, двинулись в Париж, эту разверстую бездну, которой предстояло поглотить их всех.
40. ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА И ПОДОПЕЧНЫЙ
Но пора вернуться к Жильберу, о бегстве которого мы узнали из неосторожного восклицания его покровительницы мадемуазель Шон.
После того как в деревне Ла-Шоссе наш юный философ узнал имя своей покровительницы из преддуэльной словесной перепалки между Филиппом де Таверне и виконтом Дюбарри, восторг его изрядно поостыл.
Часто в Таверне, укрывшись в кустах или за стволом граба, Жильбер пылко пожирал глазами Андреа, прогуливавшуюся вместе с отцом; и нередко ему доводилось слышать непререкаемые суждения барона о г-же Дюбарри. Завистливая ненависть старого Таверне, чьи пороки и убеждения нам известны, нашла некоторый отклик в сердце Жильбера. Это объяснялось тем, что м-ль Андреа ничуть не оспаривала той хулы, которую изливал барон на г-жу Дюбарри; надо сказать, графиню презирала вся Франция. Но окончательно разделить мнение барона на сей счет заставило Жильбера то, что ему неоднократно приходилось выслушивать восклицание Николь: «Ах, вот была бы я графиней Дюбарри!»
Во время поездки Шон была слишком поглощена своими делами, весьма важными, надо сказать, и не обратила внимания на то, как изменилось настроение г-на Жильбера, едва он узнал имена своих попутчиков. Итак, в Версаль Шон приехала, вся поглощенная размышлениями, как бы обратить нанесенный Филиппом удар к выгоде Жана, раз уж он не мог послужить к его чести.
А Жильбер, едва они въехали в столицу Франции, которую правильней было бы назвать столицей французской монархии, забыл о своих грустных мыслях: его переполнял искренний восторг. Величественный и холодный Версаль с его огромными деревьями, многие из которых уже начинали сохнуть и умирать от старости, пронзил юношу тем чувством священной печали, перед каким не может устоять ни один человек с тонкой душевной организацией при виде величия, созданного упорным трудом человека или всемогущей природой.