Жребий

Ириновский Анатолий

Она это так выкладывала, заглядывая ему в глаза и держа за руки, как будто нака-нуне не было его позорного явления.

Он притянул ее к себе и стал целовать.

— Тима! Ну что ты! Петр Васильевич увидит! Ты и так меня ночью всю исцело-вал.

— Это за все годы разлуки! — отвечал он, продолжая ее обцеловывать.

Через некоторое время машина перешла на грунтовую дорогу.

Глава 27

Гордиев узел

Они вошли в дом.

— Боже мой, —

сказала она, — уже сутки, как ты известил меня о своем приезде, а я все еще не верю, что это ты. Может быть, это просто какое-то наваждение. Но я так счастлива, что даже согласна на наваждение, — и резко дернула Нетудыхина за ухо.

— Ну, больно же! — сказал он.

— Не "ну" — покажи мне свою левую руку! Чтобы я убедилась наверняка, что ты — это действительно ты, а не какая-то подделка. Я ночью не догадалась посмотреть.

— Ты чего выдумываешь? — сказал он и протянул ей левую руку.

На запястьи еле заметно виднелся небольшой шрам. Она натянула кожу — шрам обозначился четче.

— Верю: ты — Тимка Нетудыхин.

— А у тебя? — потребовал он.

Она показала тоже самое место на своей левой руке.

— У тебя заметнее, — сказал он.

Эта идея собственно принадлежала ему. В один из дней, втайне от всех, под сво-дами заброшенной монастырской церкви, они поклялись на крови быть верными друг другу до конца жизни.

Я не берусь давать оценку этому факту. Уж слишком он для нашего прагматично-го времени наивен. Но уверяю, что для их травмированных душ он значим был больше, чем обручальное кольцо для современных молодоженов.

— Ну, дружочек, — сказала она, — теперь ты от меня не отвертишся. Довольно меня за нос водить. — И зависла у него на шее, потребовав: — Целуй! — Он поцеловал. — Я с тебя за эту метку семь шкур сниму. Ты где вчера так надрался?

— Кока, прости, виноват! Я сам не ожидал от себя такого финта. Как оно получи-лось, не знаю.

— Ай, Тима, Тима! Я его жду здесь, как Бога, накрыла стол, а он явился — ни ры-ба ни мясо, форшмак какой-то. Я была в шоке. Кошмар!

— Совершенно верно — кошмар! Я бы даже сказал еще резче, но не нахожу слов.

— Явление сраженного рыцаря!

— Да, очень точно подмечено.

— Ты мне не поддакивай. Ты честно скажи: ты пьешь, что ли?

— Нет. Выпиваю, но очень редко.

— Что-то не верится. Почему же ты вчера так скопытился?

— А вот потому и скопытился, что не пью и не расчитал своих сил. Но я признаю свою вину. Прости, Кока! И мне легче будет. А то на душе такое состояние, будто гнус-ность какую-то сотворил.

Она посмотрела на его по-детски обескураженную физиономию и вдруг не вы-держала, заплакала.

— Я уже простила. Вчера еще простила. Только это меня ужасно насторожило. Я вдруг подумала, глядя на тебя спящего: он в жизни столько переборол, а сломался на водке. Разве такое не случается?

— Ну, что ты, что ты! — говорил он, обнимая ее. — Это был простой перебор. Пили же все подряд, и пили лошадиными дозами. Я и выключился.

— Ты завтракал?

— Да.

— Что?

— Чай.

Опять она на него посмотрела с

подозрением, но сказала:

— После такого сытного завтрака пора бы уже и пообедать, — и пригласила по-мочь ей.

Все собственно было приготовлено еще вчера. Оставалось только сервировать стол. И пока они переносили продукты из кухни в комнату, он украдкой подсматривал за ней. Красивая получилась. Прямо даже не верилось, что это Кока. В той, детдомовской памяти хранилась она у него стремительной и по-спортивному собранной девчонкой. Здесь, перед ним, двигалась уже женщина — с созревшей грудью, в меру при теле, очень напоминающая своим бабелевским лбом и губами его детдомовскую Коку.

Когда они закончили со столом, она попросила Нетудыхина выйти на кухню и там подождать. Через пару минут она его позвала.

Он открыл дверь и увидел ее в легком полупрозрачном платье.

— Прошу, синьор Нетудыхин, пожаловать к своей синьорите! — И сделала перед ним реверанс, приглашая его жестом к столу.

Платье было несколько маловато, но зато оно еще больше подчеркивало ее со-зревшие женские формы.

— Кока! — изумился Нетудыхин. — Ты великолепна! К черту жратву — пошли в постель!

— Ну и нахал! — сказала она, сверкнув глазами. И вдруг задумалась, глядя на стол: — Чего-то еще не хватает. Ах да, водка! Ты вообще пьешь импортную водку? Мне здесь один родитель удружил польскую. Говорит, классная. — Пошла на кухню, потом вернулась, поставила на стол рюмки и граненую бутылку польской водки. — Чего ты молчишь?

— Любуюсь тобой, — сказал откровенно он.

— Ну и как?

— Ты прекрасна, Кока!

— Нет, Тимочка, я нехорошая. Я тебя сегодня намерена бить долго и больно. И сегодня между нами будет выяснено окончательно все и до самого конца. Но прежде да-вай выпьем за нашу встречу.

Она стала раскладывать еду по тарелкам.

— Как-то мне не хочется, — сказал Нетудыхин.

— Вот видишь, какая ты кака! — сказала она. — Со своими друзьями ты вчера надрызгался, а со мной — хочешь показать себя трезвенником. Не надо так, Тима. Если ты алкоголик, я же это все равно пойму. Я, конечно, не нарколог, но я все-таки врач.

— Да брось ты свою навязчивую мысль! — ответил он на повышенном тоне. — Не алкоголик я! Я же работаю учителем в школе. Неужели ты не понимаешь, что учи-тельство и алкоголизм — вещи несовместимые. Я выпиваю. Иногда. Даже коньяк, быва-ет. Димка Прайс у меня есть, напарник по шахматам. Так тот, кроме коньяка, вообще ни-чего не признает. А вчера я надрался, да. Сегодня мне плохо. Вот и все.

— Чего ты кричишь, ты мне скажи? С синьоритой так не разговаривают. Сейчас хозяйка явится, она любопытна.

— Извини, завелся.

Он открыл бутылку и передал ей. Она наполнила рюмки. Помолчали.

— За нашу встречу, в которую я уже почти не верила! — сказала она. — И чтобы свершилось между нами все то, о чем мы когда-то вдвоем мечтали!

Они выпили. Нетудыхину действительно не пошло, он еле сдержался. Не будь он в обществе женщины, он бы точно сейчас отметил этот насильственный прием крепким словцом.