Жрица моря
Шрифт:
Вся мебель была вывезена, если не считать кое-какой мелочи, приобретенной мною во время распродажи, которая чувствовала себя весьма неуютно, стоя по углам комнаты рядом с местами, где ранее стояли ее собратья. В центральных комнатах первого этажа было еще немного утвари, которую я купил на различных аукционах; я свалил ее сюда на хранение, лелея смутную фантазию о превращении этого дома в подобие антикварного магазина в модном сейчас стиле жилого дома. Возможно, конечно, что на самом деле это объяснялось моей склонностью покупать все подряд, подобно сороке, падкой на блестящие предметы; хотя среди прочего было несколько
Вдоволь насытившись созерцанием дома, я вышел в сад.
Ранний зимний закат окрашивал небо на западе в багровые цвета, а последние лучи солнца, низко стелясь над землей, сквозь полысевшие кроны деревьев освещали прямоугольный, закрытый стенами дворик, который во времена королевы Анны считался изящным и правильным. Тогда, в середине лета, я не сказал бы, что этот заросший сорной травой и прочей зеленью двор вдохновил меня; но теперь, стоя во всей своей зимней наготе, он являл мне свои жемчужины, скрытые тогда летней зеленью. У потрескавшейся кирпичной стены рос желтый жасмин, а разросшиеся кусты багульника наполняли своим ароматом весь сад; к моему изумлению, в саду цвели крошечные ирисы — розовато-лиловые, темно-синие, бархатно-черные цветы обворожительно смотрелись среди узких травянистых листьев изумрудного цвета. Насколько я знал, это были ближайшие родственники орхидей, родным домом которых, судя по их виду, должна была быть оранжерея; но, как видно, они не только успешно противостояли холоду январского дня, но даже умудрялись с пользой для себя ловить зимнее солнце. Я нарвал ирисов для Молли и ее матери, добавив к букетам по несколько веток багульника — полезное сочетание для дома Макли.
Затем я отправился к Молли. Открыв мне дверь, миссис Макли, как мне показалось, была весьма удивлена, и я подумал тогда, в какой интерпретации дошло до нее известие о случившемся. Я вручил ей букет, и она провела меня в находившуюся за лавкой кухню-столовую, прося прощения за то, что не может принять меня в гостиной, поскольку у нее не хватит сил подняться по лестнице. Я со своей стороны уверил ее, что тоже не силен в этом; пару минут мы обменивались симптомами своих болезней и наконец все уладили.
Я буквально взломал лед отношений, решительно перейдя в наступление в характерной для меня хитрой манере; заявив, что рад представившейся возможности поговорить с глазу на глаз, я сообщил ей, что хочу беседовать о Молли. Затем я спросил ее, знала ли она о том, что происходит? Она ответила, что да. Тогда я спросил ее, принимает ли она мои уверения в том, что Молли и я вели себя пристойно. Она сказала, что с этой точки зрения вполне удовлетворена, добавив, что оба мы поступили совершенно глупо и можем лишь благодарить самих себя за результаты этого.
— Молли я виню больше, чем вас, — сказала она, — так как вы были больны и, возможно, не ведали, что творите. Вместе с тем я предупреждала Молли, что с каждым разом она подвергается все большему риску, — но она меня не слушалась.
И тут я наконец уразумел, что Молли не попала в эту историю случайно, необдуманно, как это было со мной, — она сознательно
— Итак, — после паузы начал я, — что думает об этом ваша дочь? Я уже говорил вашему мужу, что хочу жениться на ней, если она не против — но хочет ли она этого? До сих пор она никак не проявила своего отношения к этой истории.
— Молли просто не приняла всерьез ваших слов, мистер Максвелл; и она будет последней девушкой в мире, которой придет в голову требовать от вас исполнения обещанного, если вы сами не хотите этого.
— Так что, у нее нет собственного мнения? Как она устраивает свою жизнь? Как вы вообще намереваетесь жить дальше, после того, как я перевернул весь ваш мир?
— Видите ли, у меня рак, так что долго я не протяну. Тогда Молли станет бездомной. Она не сможет жить на те двадцать пять шиллингов в неделю, которые ей платит мистер Скотт.
— Господи! — вскричал я. — И это все, что мы ей платим? Но ведь на ней держится все дело!
— Конечно, она могла бы получить гораздо лучшее место, если бы хотела этого; тот же «Аргус» был готов платить ей три фунта в неделю, но она отказалась.
— Но почему?
Миссис Макли не ответила.
— Я действительно прослежу за тем, чтобы она получала достойное жалование, — заверил ее я. — Но ведь вчера она сказала, что собирается уезжать.
Миссис Макли продолжала хранить молчание.
— Ладно, миссис Макли, — сказал я, — я женюсь на ней, если она того хочет, но я не хочу думать о том, что я для нее — последний шанс, за который она уцепилась. Ей ничего не стоило найти что-нибудь получше, чем такой обломок кораблекрушения, как я, который годится ей в дядья. Неужели у нее на примете нет никого больше? У нас в офисе есть немало достойных парней, почитающих ее, как королеву.
— С тех пор как заканчивая школу вы подарили ей розового сахарного мышонка, все остальные перестали для нее существовать.
— Боже мой! — пробормотал я, не в силах прийти в себя от изумления, — и тут вошла Молли.
Мне показалось, что завидев меня, она была готова провалиться под землю.
Я посмотрел на миссис Макли, она — на меня; странное выражение ее глаз напомнило мне похожие взгляды, которые я замечал у людей, готовившихся перейти границу Великого Раздела: казалось, будто этот взгляд проникал в самую суть вещей, зная, что ценно в этом мире, что — нет. Подойдя к Молли, я взял ее за руку.
— Я пришел, чтобы послушать, что скажет ваша мать, Молли, — сказал я. Раньше я называл ее исключительно миссис Коук.
— Мне нечего сказать ему больше того, что я уже сказала. Вы двое должны решить все сами, — сказала миссис Макли. Затем она поднялась и вышла из комнаты своей медленной, ковыляющей походкой больного человека, а я остался наедине с Молли.
Расстегнув пальто, Молли присела на стул, только что оставленный ее матерью, и вопросительно взглянула на меня. Я почувствовал, что спасти нас могла только искренность. Не было никакого смысла бродить вокруг да около, даже если бы у меня была на самом деле отсутствующая способность заговаривать зубы.