Журавли и цапли . Повести и рассказы
Шрифт:
…Заспанные, продирая глаза и зябко поеживаясь, а заодно и беззлобно переругиваясь в толчее, вытянулись пестрой лентой и замерли, щуря глаза под острыми, как перец, лучами утреннего солнца.
Вожатая — пилотка набекрень, всегда веселая, а тут строгая — прочитала радиограмму и отдала салют Васе Степанову. Вася расцвел, и лагерь понял: виновник утреннего переполоха он. Позавидовали Васе и обратились в слух, ожидая, что скажет Лена-вожатая, хотя, вызови любого, и у того уже готово решение: идти, бежать, мчаться, спешить, торопиться на помощь разведчикам!
— Пойдут только желающие! — крикнула Лена-вожатая. — Шаг вперед, марш!
Шагнули все, но это не обескуражило Лену. Иного она и не ожидала.
— Пойдут только старшие! — крикнула она и удивилась чуду: лагерь на ее глазах вырос
— Отставить! — бросила вожатая, жестом укорачивая ребят в росте. — Пойдут только те, кто сдал нормы ГТО! Шаг вперед, марш!
Лагерь недовольно загудел, но вышли только те, кого она вызвала. Только те, кто сдал нормы. А те, кто не сдал, не вышли. И с ними тот, кого она очень хотела бы видеть среди вышедших. Но он не вышел, потому что, вопреки всем ее усилиям, не сдал (да и не хотел сдавать!) нормы ГТО.
Его звали Гусейн. Гусейн Наджафов, сын бурильщика из Баку. Смуглый, черноволосый и кареглазый, он отличался от всех, как кедр от березок. Белобрысые сибиряки и сибирячки сперва запросто приняли его в свою компанию, и он охотно вошел в нее, но вдруг откололся от всех и замкнулся. Лена терялась в догадках: почему? И все терялись, не понимая, кто его укусил?
Это было на берегу озера. Они купались и загорали, посмеиваясь над природным загаром Гусейна. И он смеялся вместе со всеми. А потом развернул сверток и показал всем эспандер — спортивный снаряд, развивающий мышцы рук. Поиграл им, растягивая, как гармошку, и сказал, что тот, кто не уступит в растягивании другим, станет чемпионом лагеря. Глаза у ребят загорелись желанием и любопытством, но удерживала застенчивость: возьмешься за гуж, а окажешься не дюж…
Вот тут, откуда ни возьмись, и выкатилась Маша Шарова — круглая и крепкая, как орешек, пятиклассница.
— Дай мне, — сказала она и пошла играть на эспандере, как на гармошке, считая: — Раз, два, три, четыре, пять… десять… пятнадцать… двадцать… двадцать пять…
Сперва Гусейн вторил ей, с улыбкой кивая:
— Раз, два, три…
Но чем больше становился счет, тем бледнее становилась улыбка. А когда Маша Шарова, сбившись со счета и выбившись из сил, выпустила из рук эспандер, на смуглом лице Гусейна не осталось даже тени улыбки.
— Теперь… ты… — не успев отдышаться, сказала Маша.
Но Гусейн даже не взглянул на нее. Перекинул эспандер через плечо и, мрачный, поплелся в лагерь. Ребята недоумевали, что с ним? И долго еще потом недоумевали, не зная, чем объяснить то, что Гусейн откололся от всех и ни с кем не стал дружить. Тайна Гусейна открылась Лене-вожатой случайно. Как-то после отбоя она заглянула на спортивную площадку и вдруг, в сумерках, увидела лезущего по канату «медвежонка». Она тогда с первого взгляда так и подумала: «Медвежонок». Но вот «медвежонок», не добравшись даже до середины, соскользнул вниз и захныкал человеческим голосом. Сердце у Лены Скворцовой замерло: она узнала того, кто хныкал. Это был Гусейн Наджафов. Узнала и сразу догадалась, почему накануне, как она ни упрашивала, он отказался сдавать нормы ГТО. «Я их еще там… давно…» — сказал он, глядя куда-то за горизонт. «Там… Давно…» Врун несчастный, вот он кто, этот Гусейн Наджафов. Врун и трус. Побоялся опозориться перед ребятами и не стал сдавать. Врун и трус? Нет, тут что-то другое. Лене-вожатой вспомнилась история с эспандером. Почему он тогда вызвал всех? А потому, что думал, что сильнее его по эспандеру в лагере никого не окажется. Он и был сильнее всех там, у себя, в своей бакинской дружине. А тут вдруг какая-то девчонка… Лене стало до слез жаль Гусейна. Она хотела подойти, утешить его, но вовремя удержалась: гордый, обидится. Нет уж, пусть лучше все идет своим чередом. Пробьет час, и Гусейн Наджафов покажет себя. Может быть, даже на канате. Потренируется две-три ночи и покажет. И нормы ГТО сдаст, она в этом уверена. Потренируется втайне от других и сдаст. Хорошо сдаст! Хуже других сдать гордость не позволит. Жаль, что не успел! Жаль, что не пойдет с ними на выручку геологов. Теперь, когда ей известна его тайна, она бы очень хотела видеть его в числе идущих. Но, хотела не хотела, с этим все! Идут только те, кто сдал ГТО. Она сама так решила и отступать от своего
Сколько же идет? Она пересчитала глазами: пятеро. С ней и бородачом Витаминычем (вообще-то Вениаминычем), завхозом лагеря, — семеро. Мысленно, как роли среди артистов, распределила походные обязанности. Витаминыч с берданкой в авангарде, он — проводник; трое из пионерской пятерки — хлебоноши, потащат в рюкзаках продукты; двое пойдут с батарейками — для радиостанции; она в арьергарде и тоже с берданкой — «от страха отстреливаться».
Подумав так, она усмехнулась: изречение «от страха отстреливаться» принадлежало не ей — Витаминычу, и родилось на охоте. Они промышляли вдвоем — она и Витаминыч. Шли, держа ружье наперевес, поминутно замирали и тревожно прищуривались, высматривая дичь. Вдруг в одной из коряг ей померещилась медвежья морда. Она от страха зажмурилась и выпалила… В кого? Именно об этом и спросил у нее бородач Витаминыч, подбежавший на выстрел. А потом, разобравшись, покопался в бороде и изрек: «От страха отстреливалась..»
…Солнце встало над лесом, подобрало подол болотного тумана и желтым колобком покатилось по небосводу. Семеро вышли из лагеря и зашагали впереди солнца, на запад.
Провожавшие, выйдя за ворота, постояли, потосковали, завидуя ушедшим, и вернулись в лагерь к своим делам: кто к самоделкам в кружках умелых рук, кто к спортивным снарядам на лагерном стадионе, а Вася Степанов к своей «Морошке» — слушать, не отзовется ли таинственная «Сирень» терпящему бедствие «Нептуну»?
Гусейн Наджафов приплелся в лагерь последним. Потому что, пока плелся, не раз останавливался, глядя вслед ушедшим и негодуя на себя за то, что он не с ними! Приплелся последним и последним узнал новость, поразившую всех в лагере: ушедшие забыли соль! Об этом лагерю сказала повариха. Толстая, во всем белом и оттого похожая на снежную бабу, она стояла возле столовой и держала в руках пакет с солью, не зная, что с ним делать.
«Что делать?» Язык спросил, руки ответили. Гусейн Наджафов выхватил у поварихи пакет с солью и, не дав никому опомниться, выбежал из лагеря.
…А семеро между тем топали и топали, похрустывая валежником да позыркивая вокруг в надежде узреть какое-нибудь таежное диво: белку-вертихвостку, бурундучка-кулачка, медведя-увальня, соболя, волка, лисицу, лося, а нет, так из птичьей породы кого-нибудь: глухаря, рябчика, кедровку…
Так они им и показались! Тайга не зоопарк. Здесь живое живому на глаза не лезет, наоборот, таится друг от друга, а от человека тем более, потому что не всякий человек зверю и птице друг.
А вот водяника, голубика, морошка и прочая озерно-болотная ягода — те сами на глаза лезли и, как в сказке, упрашивали собой полакомиться.
Они и попробовали. Устроили привал и кинулись к болотцу, усеянному, как скатерть-самобранка, ягодой голубикой. Кинуться-то кинулись, да в тот же миг и назад отпрянули, будто их огнем обожгло. Не огнем, конечно, — комарьем, да болотный комар еще больнее огня жжется!
Так и ушли, несладко евши, почесывая укушенное и размышляя, для какого-такого биологического равновесия существует на свете комар, если от него всему прочему живущему один вред? Правда, раньше так и про волка думали — один вред! А потом оказалось — не вред, а польза: поедая слабых, волк дает жить сильному. Ну а комар, он кому дает жить? Да от него нигде никому никакой жизни нет!
Шли цепочкой, слушая, как шумит тайга, а тайга, казалось, и не шумела вовсе, а дышала — глубоко и сладко — всеми своими зелеными легкими: вдох — выдох, вдох — выдох… Дышал кедр-гулливер, вознесший голову под самые тучи, дышала малорослая березка-лилипутка, прильнувшая к щиколотке кедра-гулливера, дышали пихты, лиственницы, ели… Глухо бранились в таинственной глубине тайги боевые глухари, крякали, пролетая над лесом, утки, трубили, идя на посадку, гуси, пересвистывались кедровки, как вдруг весь этот нежный птичий гам был заглушен отчаянным свистом, раздавшимся позади цепочки. Замерли, как по команде, оглянулись и глазам своим не поверили: к ним с пакетом в руках бежал Гусейн Наджафов. И когда подбежал, Лена-вожатая без слов, едва взглянув на пакет, поняла: соль! Они забыли соль! Она забросила берданку за плечо, обняла Гусейна и поцеловала мальчика, вогнав того в краску.