Журавли покидают гнезда

Ли Дмитрий Александрович

— Это что?

— Редчайшее лекарство почти от всех недугов, единственное, что осталось от моих родителей. Съешь — не бойся. И ты уже завтра же встанешь на ноги.

Юсэк взял пилюлю, помедлил, бросив на Хагу косой взгляд, и, устыдившись своей подозрительности, сунул ее в рот.

— Спасибо, — кивнул он. — А вы уверены, что это лекарство мне поможет?

— Ты очень ослаб, мой друг, — сказал Хагу. — А это лекарство обладает удивительным свойством. Оно еще от деда хранится. Умирая, он передал его моему отцу. Отец часто болел, но берег его. А когда покидал нас — отдал мне.

— Зачем же вы лишились такой ценности? — удивился Юсэк. — Ведь

я вам никто: ни сын, ни брат, ни дальний родственник.

— Ты молод, и у тебя впереди долгая жизнь, — сказал Хагу. — Ты не видел многого, что видел я…

— Но и вы не старый, — подметил Юсэк.

— Это только с виду, а душа истлела, сгорела…

— Отчего?

Постояв, Хагу прошелся, потом, вернувшись, опустился на табурет. Он долго глядел на Юсэка, собираясь с мыслями.

— Свил я здесь гнездо, и было оно добротное и ухоженное, — сказал он сдержанно. — Разорили…

— Кто?

— Сестра Синдо. Да, да, Синдо. — Он поднялся, прошел к столу, стал перебирать руками какие-то предметы, затем, не оборачиваясь, продолжал: — Разорила до последнего зернышка…

Юсэк заметил, как у Хагу нервно передернулись плечи.

— За что же она так поступила с родным братом?..

— Вот и я пытаюсь это понять! — вскрикнул Хагу, резко оборачиваясь. — А что я плохого сделал? Оказавшимся в беде людям отдал зерно и лошадей, так же легко, как тебе это лекарство. Свое — не чужое, не краденое! И за все это — растоптали меня. Но ничего — на перегное еще лучше произрастает горький перец. Отведает она его, отведает.

Юсэку трудно было что-либо понять из того, что он услышал, однако он проникся сочувствием к своему спасителю. «Что бы там ни произошло между ними, — размышлял он, — разве может сестра наказать брата таким жестоким образом? Тем более что она кореянка! И должна с почтением относиться не только к старшему брату, но и ко всем другим мужчинам. А дядя Ир? Он должен все это видеть и понимать. Почему же он позволяет совершать такие поступки? Нет, здесь что-то не так». Ему хотелось разобраться в этом запутанном деле не столько из сочувствия к Хагу, сколько для того, чтобы понять, что происходит здесь, в России, где он мечтал обрести благополучие.

— А сестра ваша далеко отсюда? — спросил Юсэк.

— То-то и оно, что близко, — проворчал Хагу. — Она у меня как бельмо в глазу. Банду сколачивает! А только скажу — попусту все это. Разоренные осы сильней жалят! Ты, поди, слышал, какая сюда подмога идет?

— Нет.

— Корабли Великой империи уже стоят в порту Владивостока. Сотрут они в порошок всю эту свору!

— Вам-то какая от этого польза? — удивился, но, пожалуй, больше огорчился Юсэк. — Империя стерла в порошок и нашу родину. Вы думаете — японцы здесь, в России, будут миловать корейцев? Не надейтесь. Я это уж точно знаю.

— Пусть не щадят! — вспыхнул Хагу. — Верно говорят на Востоке: не страшно, что дом сгорел, зато клопы сдохли!

Юсэк попробовал присесть — ему это удалось. Скрипя половицами, Хагу вышагивал по избе и что-то бормотал под нос. Следя за ним, Юсэк старался понять этого обозленного человека. Кто он? Враг комиссара Синдо. Стало быть, недруг Ира, а раз так, он не может быть и его, Юсэка, другом. Однако Юсэка сейчас занимало не это, а вторжение японцев в Россию. Рушились последние надежды устроить жизнь в этой стране. Он бежал от нищеты, покинув больного отца, ушел, чтобы избавиться от назойливого Санчира и его жандармского шефа, пытавшихся превратить его из лошади в собаку-ищейку. И что же? Убегая от хвоста

дракона — угодил в пасть? А бедная Эсуги еще ничего не знает. Что он скажет ей при встрече?..

— Вы уверены, что японцы будут драться с русскими? — спросил он. — Разве им мало Кореи?

— А зачем бы они тогда пожаловали сюда? Конечно, будут. И не столько за эту богатую землю, сколько за то, чтобы разделаться с такими, как Синдо.

— Но ведь русские сильные. Неужто так просто уступят свою большую землю, как это сделали корейские власти? Неужто не выстоят, не осилят?

— Боюсь, что нет, — ответил Хагу мрачно.

— Боитесь?

— Да, боюсь, — повторил Хагу. — А болтал я по злобе. В гневе язык не подчинен человеку. Ведь и мои родители пришли сюда из Кореи, чтобы найти пристанище. Поверь — совсем нелегко на чужбине гнездо вить. Свили. Тем и досадней, что сестра разорила и развеяла по ветру дом своих предков. Конечно, нужно защищать землю, которая приютила тебя, кормила лучше, чем родная. Я совсем не против сестры, пусть воюет. Но не с братом, который вынянчил ее, вложил в нее душу. Да какой же я ей враг?! Там ее враг! — Хагу показал в окно. — Он жесток. Только битый может понять тяжесть самурайских дубинок. А мои предки были биты, и не раз. — Хагу замолк.

За окном шумел лес и тревожно ржали лошади. Из-за двери доносилась незнакомая речь. Вскоре в избу вбежал мужчина. Он был громадного роста, с русым взлохмаченным чубом и такой же нечесаной густой бородой. Ватная тужурка на нем была затянута веревкой, из-под которой торчало дуло какого-то оружия. Из широкого голенища сапога торчал кнут. Большими жилистыми руками он мял шапку и что-то быстро сообщал Хагу, кивая на улицу. Юсэк его не понимал, но, судя по выражению лица Хагу, догадывался, что весть не из добрых.

— Ну, давай поправляйся, — торопливо сказал Хагу, направляясь к двери.

— Так кто же вы, Хагу, — красный или белый? — вдогонку спросил Юсэк.

Тот задержался и, не зная, что ответить, усмехнулся.

— Все такой же — желтый, — сказал он, закрывая за собой дверь.

Послышался топот копыт, потом все стихло, и лишь по-прежнему за стеной шумел лес да изредка где-то над головой тревожно горланила ворона.

2

Времени, с тех пор как ушел Хагу, прошло много. Воображение и память уносились на берег далекого моря к бездыханному телу старика, погружающегося в пучину. Иногда ему казалось, что он слышит голос Бонсека, повествующего о своей смерти, в которой виноват он, Юсэк. Перед глазами возникало скорбное лицо тетушки Синай, которая шершавой рукой гладила неподвижное лицо отца. Он видел Санчира и жандарма, видел Хэ Пхари и старуху разбойницу, идущих по тайге в поисках его и Эсуги. И вся эта почти осязаемая вереница картин заслонялась зловещим огнем… Юсэк чувствовал, что не спит, но не мог прервать этот бред. Он лежал мокрый от пота, бормоча какие-то несвязные слова.

Скрипнула дверь, и в избу осторожно вошла Эсуги. Увидев Юсэка, лежащего на топчане, она подлетела к нему и слабой рукой коснулась его лица.

— Юсэк, мой милый, — прошептала Эсуги, с тревогой разглядывая его. — Мне сказали, что ты здесь. Я не верила. О как я счастлива! Тебе все еще плохо? А мне, видишь, лучше. — Она присела рядом, положила руку ему на грудь.

Он сдавил ее, и она, ощутив слабое пожатие, поняла, что ей не следует его беспокоить.

— Заморился я немного. Но уже проходит, — сказал Юсэк тихо. — Наверное, лекарство помогло.