Журавли улетают на юг
Шрифт:
– Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, - постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. - А тебе говорить так и совсем не к лицу.
– К лицу! - закричал директор. - Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?
– Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.
– Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.
– Надо
– А свой завод я закрывай?
– Тебе и так уже хватит.
– Запас карман не дерет.
– Ну, как знаешь.
– Я знаю.
– Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.
– Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь - на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.
– Под суд пойдешь!
– Оправдаюсь.
– Навряд!
Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.
– Ты что со мной-то делаешь? - едва выдохнул Евсей Маркелыч.
В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.
– Дурак ты старый! - закричал он, отталкивая лоцмана. - Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь - погубишь.
Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:
– Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!
Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.
– Так и бросишь якорь?
– Брошу, - устало подтвердил Евсей Маркелыч. - Ну, встретились мы сегодня... как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут...
Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.
– Останови девчат, - решительно потребовал он. - Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов...
– Чем мне от тебя отборониться больше? - сказал Евсей Маркелыч. - Одно средство.
Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.
– Сбросили якорь?
– Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь "Дубинушку".
– Сам виноват.
– Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.
Тропинин молча направился к катеру.
– Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, - предупредил его Евсей Маркелыч.
Через несколько минут катер исчез за
В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.
– Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.
Варя глянула на него искоса:
– Пойдемте, расскажу.
Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:
– Научились теперь реи заводить?
Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:
– Мокрое! - и с сожалением повернула обратно.
– Варя, вы рассказать мне хотели...
– Хотела.
– Ну?
– Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.
И запрыгала по бревнам.
– Смотрите, можно ногу сломать.
А потом закричала приотставшему Александру:
– Ой, скорее! Якорь начали поднимать.
Якорь лег на дно плотно, видимо заклинившись меж камней. Подобрав натуго трос, девушки больше не могли одолеть ни вершка. Напрасно хором тянули они: "Еще взяли, еще взяли!.." - и рывком ложились на спицы ворота трос едва вздрагивал, а барабан поворачивался так мало, что собачка храповика не могла перескочить в очередную зарубку.
Вместе со всеми крутил колесо ворота Евсей Маркелыч. Сильно наклонясь, он давил на спицу полной грудью, морщась и вздрагивая, когда ворот сдавал обратно.
– Ишшо, ишшо! - шептал он. - Ну, ишшо!..
За два часа упорной работы барабан сделал один поворот. Это значило, что трос вышел примерно на полтора метра. И это значило, что не якорь по дну волочился к плоту, а плот всей своей тяжестью поднимался против течения к засевшему в камнях якорю.
– Шабаш! - сказал Евсей Маркелыч, рукавом утирая пот, обильно струившийся по лицу. - Отдохнем, поедим - тогда, может, и дело лучше пойдет... Ну, загадал нам Григорий Павлович загадку!
Девушки взялись заправлять полупогасший костер. Красный отсвет ложился на воду далеко, но берегов не было видно. Словно в беспредельном черном океане стоял плот.
– К утру выходим, дядя Евсей? - спросила Луша, трогая рукой туго натянутый трос.
– Как будешь тянуть, - сердито сказал лоцман, - а то и не выходим.
Вдруг он прислушался:
– Катер идет... Право... - Еще послушал: - Снизу подымается, а не берегом. К плоту, что ли, хочет пристать? - И так и подскочил: - Опять, поди, Григорий Павлович едет! Ну, черт старый, смекнул, что ветер стих и в ночь мы пойдем. Разбойник, чистый разбойник!.. - Он стиснул зубы: - Пойду вот, палкой его оглоушу!