Журавли улетают на юг
Шрифт:
– Кто вы - мы вас не знаем, - уклончиво сказала Афимья, - а дело вы нам нехорошее предлагаете.
– Наряд давайте, - поддержал ее старик, - наряд. Тогда вам хоть десять бочек отпустим! - И расходился: - А что я старик, ты, девушка, мне этим в глаза не тычь: государственный интерес я оберегать обязан Рыба наша тоже не куда-нибудь идет - на заводы, рабочему классу. И наряды заведены не от баловства, не пустячные это бумажки. На пустом берегу мы живем, а не дикари какие, все понимаем. Года молодые, девушка, нам не вернуть, это ясно. А не комсомольцы мы - так внуки мои комсомольцы. И
– Нет, так нельзя! - горячо заговорил Александр. - Вы только послушайте...
И он, сильно волнуясь, сызнова повторил все. Только теперь говорил он со всеми подробностями: куда идет этот плот и почему идет так поздно. Рассказал, как он там, на Севере, нужен и как важно приплавить его до конца навигации. Перечислил, из кого состоит команда плота, рассказал, как тяжело было девушкам решиться на такое дальнее плавание и как все-таки они поплыли. Да, они могли бы стать на якорь где угодно: и в Старцевой, и в Дороговой, и в Усть-Каменной. Никто их не гнал. А они не стали. Без продуктов, одежда плохая - и поплыли дальше. Потому что каждый день - это пятьдесят километров. Бывает и больше. Цепи оборвало - и то не остановились. Можно еще плыть - плывут. Артель рыбу ловит сверх плана - это дело государственное, а плот сверх плана на самую важную стройку идет - это, выходит, не по-государственному? Да, их не догнал пароход. Но как обвинять, не зная, в чем дело! Никто не знает, что могло с ним случиться. Они вот и сами чуть не утонули сегодня. Енисей-батюшка - суровая река... Что ж, если не догнал пароход, значит, надо было и плот бросить? Выйти на берег и руки сложить? Так, что ли? Интересно, вот они - дедушка с засольщицей Афимьей, - как бы они поступили? Наверно, тоже бы не бросили...
Он говорил все горячее и горячее. Рассказал, как сегодня половина команды ягоды, орехи собирать поехала, а на плоту вовсе горсточка людей осталась. Лоцман больной. И опять-таки якорь не бросили. Можно плыть плывут. Вот так русские люди и на фронте делали - сверх предела сил своих сражались. Тем и Родину от врага спасли. Почему же после войны работать должны иначе? Будто Родину любят только в бою? Такими девушками, какие здесь плывут на плоту, каждому советскому человеку гордиться бы надо...
– А мы в жулики попали, - отирая пот со лба, закончил Александр. Слышали бы это наши девчата! Что ж, до свиданья, спасибо за обед, хозяева. Нельзя так нельзя. И без рыбы поплывем. Не знаю, чем будем кормиться, а плот все равно не остановим.
– Если обидела я вас сгоряча словом своим, - сказала Варя, - простите. Умысла у меня не было...
Тихо потрескивали в печке дрова, теплый пар поднимался от сохнущей на шестах одежды. Старик сидел, низко опустив голову. Афимья закусила губу.
– Конечно, - сказала она и нерешительно посмотрела на старика, - не знаю, как Степан... Правду вы говорите: нельзя плот останавливать. Можно бы дать вам...
– Я согласный, - не поднимая головы, ответил Степан.
– Есть у нас артельная рыба, своя, нам процент полагается. Ясно, могли бы бочонок дать. От нас двоих, может, и не получится, а со всей артели бочонок - дело пустое. Только люди-то все на лове.
–
– Мы ведь не так, мы за деньги, - забеспокоилась Варя. - Сколько вам надо платить?
– Ай, вот еще - сколько! - словно отталкиваясь, замахала руками Афимья. - Не купленная, свой труд. Считайте - заемное.
– Нет, нет, это не дело! - воспротивился Александр. - Что значит заемное. Как же мы вам будем потом отдавать?
– И не отдадите - не обеднеем, - все продолжая отмахиваться, говорила Афимья, - а денег мы с вас ни за что не возьмем! Так, Степан?
Увидела лоток со свежей стерлядью, отставленный в сторону, сунула Варе:
– Это лоцману вашему на поправку.
Степан одобрительно кивнул головой.
А позже, когда нагруженная рыбой лодка вышла в реку, где чуть заметными звездочками горящих костров обозначался плот, Степан с Афимьей все стояли и смотрели ей вслед.
– Не жалко... - не то спросил, не то подтвердил Степан, оглядываясь на Афимью.
– Нисколечко, - сказала Афимья.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
А "СПЛАВЩИКА" НЕТ
Перед самым Верхне-Тумбасовом Евсей Маркелыч опять расхворался.
– Эх, рано я начал подниматься с постели, надо было отлежаться как следует, - упрекал он сам себя, поглаживая рукой левый бок: болело сердце. Ну, вы глядите там лучше...
Лоцманскую вахту теперь по очереди, но каждый самостоятельно, несли Ирина Даниловна и Александр.
– Ежели что, чаще спрашивайте...
К селу плот подошел днем. Моросил мелкий дождь. Желтые, глинистые берега оползали. В каждой, даже маленькой ямке блестели мутные лужицы. По пословице: летом бочка воды - ложка грязи, осенью ложка воды - бочка грязи. На голом, безлесном берегу село казалось промокшим насквозь, как те люди, что сегодня провели ночь под дождем на вахте.
– Вот что, Варвара, - сказал Евсей Маркелыч, подозвав к себе Варю, - на берег я не поеду, зря под дождем мокнуть не стану, не то совсем расхвораюсь. Поезжай ты. Возьми с собой еще кого из девушек. Спросишь на рации нам радиограмму. Ежели есть - привезешь, посмотрим, что нам дальше делать. Нет ничего - дай сама радиограмму, напиши, что в Бакланихе на зимовку становимся.
– На зимовку? - дрогнувшим голосом спросила Варя. - Значит, плыли, плыли, и все зря?
– На зимовку, - сухо повторил Евсей Маркелыч. - И не зря. Куда больше чем полдороги мы все-таки сделали. Весной легче будет доплавить.
– Да ведь в низовьях-то сейчас, в зиму, лес нужен! Чего ради старались мы? - сказала Варя и от обиды чуть не расплакалась.
– Сам я не понимаю, что ли? А поплывем - вовсе погубим. И весной тогда не будет его. После Бакланихи хороших отстойных мест не сыскать. Течение тихое становится, без парохода нет скорости у плота. Сто раз я пересчитывал: и штормы не помешают - все равно идти самосплавом вряд ли до конца хватит времени, затрет нас на плесе шугой, морозом схватит. Нет, нет, без парохода никак дальше Бакланихи идти нам невозможно. И меня тоже сердце вовсе замучило. Что это: день хожу, а три лежу.