Журнал «Байкал» 2010-01

Эрдынеев Александр Цырен-Доржиевич

Суд Тогорила над братом и его сторонниками был на удивление мягок. Никого, кроме найманов, не казнили. Хэрэйдский хан только поорал на все свое ордо на брата-изменника, прокричал полные укоров слова, поругался вдоволь, потом плюнул ему и всем нойонам-предателям в лицо.

Хормого, которому я высказал свое недовольство поведением хана, только скривился.

— Если Тогорил станет казнить всех недовольных его правлением хэрэйдов, у него не останется близкой родни, — сказал он.

Так я убедился, что в улусе хэрэйдов очень многие не любят своего хана, может быть — и ненавидят. Вся власть Тогорила — и я это хорошо понял — держалась только силой верных ему воинов и помощью другого брата — Заха Гомбо, имевшего тумэн действительно преданных ему нукеров. Положение Тогорила было очень сложное, завидовать ему не стоило.

В начале осени я со своими воинами, верными нукерами и с женой поехал в свои кочевья. Хан просить меня о задержке не стал, на прощание мы попировали два дня и расстались,

обещав друг другу братскую помощь в любой беде. Уезжал я со странным чувством двойственности. С одной стороны вроде бы пребывание в улусе хэрэйдов было удачным, я заключил нужный мне союз с одним из самых сильных и влиятельных людей степи и избавился от грозящей задаранам опасности набега на окраины хэрэйдского улуса. В то же время я никак не мог подавить чувства какой-то неудовлетворенности поездкой к Тогорилу и кратковременной службой в его улусе. Лишь потом, много лет спустя я осознал, что меня тогда сильно смущала сама личность хана, вся судьба которого сплошь состояла из непрекращающейся борьбы за власть с близкими родственниками, многие из которых были им убиты, что отразилось на характере этого человека: он стал подвержен сомнениям, подозрительность и неоправданная жестокость уживались в нем с внезапной слабостью, непоследовательностью в поступках. Я еще в то время, когда расставался с Тогорилом после первого знакомства и дружбы, видел, что в самой среде соплеменников очень многие нойоны его недолюбливают и помогают своему хану только вынужденно, остерегаясь его мести и боясь силы, так как он сумел создать вокруг себя целый тумэн верных ему нукеров, которые не собирались изменять ему и искать счастья на стороне. Вот таков был хан хэрэйдов Тогорил, главными врагами которого в то время были не Алтан-хан китайский, не соседи монголы, а найманы, все время хотевшие его сместить, и их сторонники в ближайшем окружении его в самом хэрэйдском улусе.

Племя задаранов, как теперь называли усилившийся и разросшийся наш род, встретило нас с женой и нукерами большим торжеством. Осенние пастбища ниже Хорхоног-шибира были тучными, все животные набрали нужный на зиму жир, люди были довольны. Возвращение соплеменников с семьями из мэргэдского плена и новое поколение мужчин нас значительно усилили: имея возможность без натуги посадить в седла два тумэна воинов, задараны чувствовали себя равными среди других племен монголов. Меня и Тайчара это радовало, обрадовали нас и слухи из верховий Онона о моем анде Темуджине, все прошлые годы пребывавшем в неизвестности. Мы узнали, что он и его покинутый тайджиутами после смерти Есугея-батора айл пережил трудные времена, и бывшие нукеры его отца возвращаются к нему сами и приводят своих сыновей. Это странное для степи и в особенности для монголов объединение в один курень разных по происхождению, относящихся к различным племенам людей, ставших под знамя новых борджигинов, начатое еще при Есугее-баторе, теперь возрождалось при его старшем сыне. Было еще одно не кровнородственное сообщество монголов — зурхэтэны, или храбрейшие. Но они были собраны в один курень властью Хабул-хана, специально отобраны отовсюду и никто из монгольских нойонов этому не препятствовал, наоборот считали за честь своему племени отправить туда своих выдающихся воинов с их семьями. Но постепенно храбрейшие из отборного войска превращались в обыкновенное племя. Их теперь так и называли — племя зурхэтэнов. Но курень хиянов Есугея, хоть и кочевал тогда совместно с тайджиутами, был чем-то иным. Не будучи племенем, он после смерти Есугея рассыпался, и это, видимо, было выгодно тайджиутам — потомкам хана Амбагая.

Надо сказать, что со слов деда я знал, что монголы, когда их единство стало рассыпаться после смерти Хутулы-хагана, стали кочевать порознь и разделились не строго по племенам. Среди тайджиутов можно было встретить отдельные роды из потомков Хабул-хана и разные айлы влиятельных нойонов из других племен, какое-то время отдельные роды могли покинуть свое исконное племя и кочевать с другими племенами. В этой обстановке, когда рушились старинные кровные связи, Есугею-хияну, видимо, и удавалось собрать вокруг новых борджигинов значительные силы.

К лету слухи о том, что многие бывшие сторонники Есугея-хияна и некоторые другие айлы и роды монголов собираются в курене моего анды Темуджина, усилились. Поговаривали, что он добился расположения к себе хана Тогорила, который был побратимом его отца. Вскоре нам, задаранам, пришлось убедиться, что в степи начинается среди монголов какое-то, пока непонятное, движение племен и их кровных частей. В середине второй летней луны по соседству с нами поселились бааринцы.

— Будем, если ты не возражаешь, кочевать отныне рядом с вами, — заявил их глава Хорчи-Усун.

Я ничего не имел против, но вскоре пришлось крепко задуматься — вскоре после них к нам присоединились урудцы и мангудцы, а за ними и часть хонхотонов. Пока объяснить передвижение монголов чем-либо вразумительным было трудно. На мой вопрос: «Почему вы прибыли к нам?» — нойоны отвечали примерно одно и то же: «Джамуха-сэсэн, ты человек удачливый и рядом с задаранами нам будет поспокойней». Лишь через луну, после того как выше нас по Онону поселились,

откочевав от тайджиутов, некоторые потомки Хабул-хана, я начал догадываться, что мой анда Темуджин накапливает силы и, скорее всего, хочет отомстить Таргутаю-хирилтуху за нанесенные его айлу после смерти Есугея-хияна обиды. По крайней мере, о том усиленно судачили монголы, поселившиеся выше наших кочевий.

К зиме передвижения монгольских племен и их частей притихло. Мои задараны с новыми соседями перекочевали на левый берег Онона в долины его притоков, тихие и безветренные, с неглубоким снегом.

Встретив год желтой свиньи и проведя по лесам северных гор удачную облавную охоту, мои старые и новее подчиненные эту зиму провели спокойно, перестали доходить до наших кочевий и смутные слухи. На лето мы все спустились в низовья Онона в обширные степи, но осенью поднялись и стали куренями в Хорхоног-шибире. О моем анде ничего слышно не было, чуть выше нас по Онону кочевали монголы, когда-то бывшие в подчинении у Есугея-батора, но они никакой обеспокоенности не проявляли. Я уже помышлял к новому году найти Темуджина-анду, и самому разобраться, что происходит с ним, почему среди коренных монголов усиленно поговаривают о собирании им для какой-то цели воинов, но в середине осени, словно грянул в ясном небе гром, от него самого прибыли вестники, и вся наша жизнь резко разделилась на две части — на время до и после случившегося.

В ясную и тихую погоду, какая нередко устанавливается на десяток дней в среднем течении Онона, когда зимующие на севере птицы уже пролетели обратно на юг, листья с деревьев и хвоя лиственниц уже опала, а обветшавшие пастбища еще не покрыты снегом, и по утрам тихие протоки реки поблескивают тонким и ломким льдом, в наш курень караульные задаранов привели десяток всадников. Пока неизвестные спешивались у коновязей, я наблюдал за ними через открытый входной полог и понял, что это прибыли вестники войны — на них тускло мелькали железными пластинами куяки, а в руках были копья с отточенными до блеска наконечниками. «Неужели Тогорил собрался выступить против найманов?» — мелькнула у меня тревожная мысль. Однако вошедшие в юрту воины оказались братьями моего анды Темуджина, и привезли они вести о войне, но совсем другой. Это были молодые и крепкие парни, один высокий, уверенный в своей силе и дерзкий, о чем свидетельствовали хищные и тонкие ноздри, пронзительный взгляд серых глаз под прямыми черными и густыми бровями и четкий рисунок твердых и тонких губ; другой был чуть ниже, но в покатых плечах крылась, видимо, огромная сила, глаза у него были чуть добрее, но квадратный и выступающий подбородок говорил о решимости и редком упрямстве. Я усадил гостей в хоймор, Улджей начала звенеть посудой возле очага, который растопили две служанки. В это время в юрту вошли мой брат Тайчар и три десятника моих нукеров, один из которых принес из женской половины дашмаг с кумысом и чаши.

Когда гости утолили жажду и поели немного белой пищи, я спросил их, кто они такие и с чем прибыли.

— Мы братья твоего анды Темуджина, с которым у тебя и небо одно, и земля одна, и жизнь едина. Я Хасар, а это Бельгутай. Три мэргэда — удуитский Тогтохо, увасский Дайр Усун и хагадский Дармала напали внезапно на наш курень и увезли жену Темуджина Бортэ, мать Бэлгутэя Сочихэл и нашу служанку Хоагчин, которая помогла нашей матери Уулэн вскормить нас всех и воспитать. Теперь постель твоего анды пуста и холодна, на сердце постоянная боль, в душе огромное горе и боль за жену. Теперь он думает только о спасении жены и мести всем мэргэдам. Мы обратились за помощью к хану Тогорилу — анде нашего отца, он готов выступить против ненавистных мэргэдов с двумя тумэнами войска. Еще он сказал: «Обратитесь за подмогой к брату Джамухе-сэсэну, у него есть два тумэна воинов, мэргэдов он знает лучше нас, пусть назначит время и место встречи общего войска, пусть руководит боем». И еще просил передать тебе, Джамуха-сэсэн, мой брат такие слова: «Побратимы-анды ближе друг к другу, чем кровные родственники, они имеют одну душу, никогда не оставляют один другого в смертельной опасности, древний и вечный закон степи определяет это братство и оберегает его. Прошу тебя, мой анда, вспомни то горе, которое нанесли в твоем детстве задаранам черные собаки-мэргэды, подними свое знамя, ударь в барабаны, давай упадем на врагов совместными силами и насладимся местью». А Тогорил-хан сказал, что его два тумэна составят правое крыло войска, а воины брата Джамухи составят левое крыло, и пусть всей войной ведает он же.

Братья высказались, передали слова моего анды и Тогорил-хана и молча ждали моего ответа. При этом оба стали на одно колено, прижали правые руки к груди и опустили головы. Ну что ж, новость была грозной, предложения и просьбы обоснованными, а мэргэды заслуживали безжалостной мести от всех нас.

— Слова моего брата Тогорила и анды Темуджина всколыхнули мое сердце, болью отозвались в печени, — сказал я, как требовал обычай монголов говорить в таких случаях высоким слогом. — Все три трусливых мэргэда заслуживают нашей мести. Я подниму высоко свое знамя, окроплю его крепчайшим хорзо и первинками белой пищи, запрошу помощи и покровительства у Вечного Синего Неба и матери Земли, ударю в большие барабаны из воловьих шкур, подниму два тумэна воинов и выступлю в общий поход.