Журнал «Байкал» 2010-01
Шрифт:
Оба брата кивнули и сели на место. Женщины подали еду, и мы за трапезой обговорили все тонкости похода. В тот же день Хасар и Бельгутай уехали обратно.
— Джамуха, — обратился ко мне вечером Тайчар, — Темуджину ты отказать не мог — он твой анда. Хану хэрэйдов отказать тоже не мог — он сильнейший человек в степи и твой союзник. Ты поступаешь правильно. Если с Тогорилом все понятно, то твой анда человек темный и чего хочет, к чему стремится, пока непонятно. Вокруг него собираются не племена монголов, а отдельные айлы и курени. Его люди не составляют из себя кровных родственников, это непонятный сброд, сборище воинов, которые недовольны своими природными нойонами. Если его главные враги тайджиуты, которые нанесли ему большие неприятности в пору его детства и юности, то почему к Темуджину переходят люди и от них, и почему Таргутай не покончит с ним, пока он не набрал достаточно сил? И почему выше нас по течению Онона кочует так много людей из тех же тайджиутов
Я хорошо обдумал совет своего брата, поговорил с нукерами и стариками племени, которые поддержали сомнения Тайчара, и принял решение послушаться его. Кроме того, я еще долго размышлял над тем, почему мэргэды для мести детям Есугея, который когда-то отнял у знатного мэргэда Чиледу Уулэн и сделал ее своей женой, избрали именно такое время. Не легче ли и больнее было бы для айла Есугея напасть на него сразу после его смерти и развала собранного им куреня? Ведь тайджиуты вряд ли стали бы вмешиваться, уведи они Уулэн и ее детей в плен еще тогда. А выбрали они время после женитьбы Темуджина, время смуты среди монголов. Почему? Или они не могли предвидеть того, что дети Есугея обратятся к Тогорилу и ко мне? Но они не могли не знать, что дети уже выросли и вокруг них уже собирается много воинов. Зачем мэргэдам наживать себе среди монголов нового, все усиливающегося врага? Ответ напрашивался один: это черное дело не могло свершиться без интриги нойонов тайджиутов, того же Таргутай-хирилтуха, ибо было выгодно им по двум причинам. Во-первых, они могли безошибочно предположить, что Темуджин, сломя голову, кинется возвращать жену и погибнет от рук мэргэдов, во-вторых, — он, если не погибнет, то может потерпеть поражение и потерять всяческий вес среди монголов, и они от него отвернулись бы. Больше никому похищение жены Темуджина во всей степи выгодным не было, даже самим мэргэдам.
После этих мыслей умение Тогтохо разбираться в ситуации и принимать правильное решение в моих глазах, и так не высокое, окончательно упало.
При всем этом монголам, татарам и хэрэйдам и, особенно мне, была хорошо известна воинственность мэргэдов и их сила. Сорок тысяч наших воинов для них не могли представлять большой опасности, особенно хорошо были всем известны меткость их лучников, почти никогда не тративших свои стрелы попусту. Противник был сильным, и мне надо было хорошо обдумать наше нападение. Озабоченный необходимостью собрать по пути тумэн воинов и предстоящими битвами, я на завтра же поднял один наш тумэн и повел его вверх по Онону.
Собираясь с мыслями, используя все свое красноречие, где убеждая, а где и пугая будущей расправой, я в верховьях Онона из всех куреней сомневающихся к кому примкнуть в назревающей вражде Таргутая и Темуджина, собрал-таки почти десять тысяч воинов и в договоренные сроки добрался до небольшого правого притока Минжин-гола под названием Ботогон-боржа. Наши передовые сотни прибыли к месту встречи с войском хэрэйдов и воинами анды, но никого там не обнаружили. Я же двигался с главными силами наших тумэнов и узнал об этом обстоятельстве от примчавшихся от них встревоженных гонцов-шахаров. Мои удивленные нукеры поскакали вперед и сами внимательно обследовали назначенное место. Никаких следов продвижения большого войска ни на Минжин-голе, ни на Ботогон-борже они не обнаружили. Я тогда решил, что Тогорил-хан и анда Темуджин запаздывают. Пришлось разбить временный лагерь, наладить пастьбу около шестидесяти тысяч коней, — а место было узкое, зажатое горами и лесами — и ждать прибытия союзников.
Прошло три тягостных дня, никаких признаков приближения воинов Тогорила и Темуджина наши дальние караулы не замечали. От вынужденного безделия и долгого ожидания в голову начинали лезть сомнения и разные тревожные мысли. За это время я с нукерами по несколько раз продумал весь ход предстоящих действий объединенных сил, и сложилось подробное представление о нападении на мэргэдов. Хорошо зная привычные места расположения их кочевий и куреней, мы предполагали следующее: от Ботогон-боржи нам необходимо было двигаться всеми силами вниз по Минжин-голу до реки Сухэ по известным нам издавна местам, переправившись через эту реку, мы должны были перевалить хребет Мала-хан и выйти в долину Хелго вдали от Харажи Хээрэ, ставки Хатая Дармалы, оставив ее в низовьях Сухэ; далее нам предстояло переправиться через полноводную Хелго, на которой нам не были известны броды, и нужно было вязать плоты для сбруи, поклажи и оружия; после переправы и перевала еще через один лесистый хребет, мы должны были с ходу ночью, при полной луне, напасть на курень удуит мэргэдов и ставку Тогтохо. Главным нашим преимуществом предполагалась неожиданность
Когда вынужденное стояние начинало всех раздражать, а собранные нами по верховьям Онона воины уже роптали, в конце третьего дня прискакали шахары от верхнего караула на Ботогон-борже и доложили о приближении большого войска. На всякий случай и чтобы проверить расторопность воинов, я приказал всем выстроиться для битвы. Так мы заняли всю долину речки от леса до леса и принялись ждать. Неизвестное войско, завидев нас, забило в барабаны и тоже выстроились. Тут караульные обеих сторон встретились и разобрались, что к чему. Хан Тогорил, его брат Заха Гомбо и анда Темуджин в сопровождении охранной сотни хэрэйдов прискакали ко мне. По той причине, что мы в сильном волнении прождали их прибытия целых три дня, и это дорогое для нас время было потрачено попусту, и потому, что согласно уговору был назначен ханом главнокомандующим, я решил в самом начале похода обозначить свое верховенство, исключить всякое неподчинение потом и возможные разногласия.
Когда знатные всадники приблизились, хотя и была уже вечерняя черно-белая видимость, я хорошо различил дородного Тогорила, его улыбающегося брата и своего анду, которого не видел много лет. Темуджин превратился в настоящего воина, был высок, с гордой и независимой осанкой, без привычной сутулости выросшего в седле человека, в его теле, не полном и не худом, в первого взгляда чувствовалась большая сила, лицо было обветренным, с еле заметным коричневым румянцем, под носом были уже видны рыжеватые усы, а бородка была во всю нижнюю челюсть, от уха до уха и слегка курчавилась. Глаза анды под высокими бровями остались без изменений, и в их сероватом блеске и зеленых огоньках виделись твердость, какое-то хищное озорство. «Выглядит хорошо, будто бы не по его просьбе собрались здесь сорок тысяч воинов», — мелькнула во мне неприятная мысль.
Как только мы обменялись приветствиями, я поднятием руки попросил тишины и заговорил:
— Мы договорились встретиться здесь, и срок прошел три дня назад. Если монгол сказал: «Дза!» — его не могут остановить ни град, ни потоки воды с небес, ни степной пал, ни пожар в лесах! — он всегда исполнит уговор и прибудет в назначенное время на обусловленное место. А вы опоздали на целых три дня, которые могут оказаться решающими. Разве ты, анда Темуджин, уже не монгол, разве хэрэйдам не свойственна верность данному слову?!
Тогорил-хан виновато потупился, Заха Гомбо покраснел всем своим сытым лицом, а Темуджин побледнел.
— Джамуха-сэсэн прав, мы все виновны и оправданий нам нет, — миролюбиво сказал Тогорил, — он главнокомандующий и пусть теперь определит нам меру наказания.
После его слов у меня отлегло на душе, успокоились и они. Больше вспоминать о досадном происшествии ни я, ни они не стали, и мы приступили к обсуждению предстоящих действий. Когда я после первых чашек кумыса изложил соратникам свои предложения о походе, все они согласились. Тогда я распорядился собрать у своего огня всех тысячников объединенного войска и сказал всем такую краткую речь: «Военачальники, нукеры! Мы идем в поход против мэргэдов, которые когда-то напали на улус хэрэйдов, пленили Тогорила — ханского сына и несколько лет мучили его непосильным трудом. Они же напали на курень задаранов, перебили множество людей и увели в полон и рабство весь цвет племени. А совсем недавно они коварно разгромили восстановленный моим андой Темуджином улус монголов-хиянов, увели в плен дорогих ему женщин. Подлости и злобе этого народа и его предводителей: удуитского Тогтохо, увасского Дайр Усуна и асахунского Дармалы должен быть положен конец. Мы все полны желанием отомстить мэргэдам. Скажите всем воинам, чтобы бились с жестокостью и безжалостно, не щадили никого из этого народа, а заслуги каждого после победы будут обнародованы и вознаграждены. Древний обычай степи велит нам насладиться местью, и пусть сердце каждого из нас будет подобно сердцу голодного волка — расчетливым, холодным и ненасытным».
Тысячников, настроив такими словами и рассказав о действиях на каждый день и час похода, мы отпустили. Тогорил-хан с братом поехали отдохнуть в поставленную им юрту, а мы с андой Темуджином поехали к тысяче его воинов и к тому тумэну, который мне удалось собрать для него в верховьях Онона.
Нойоны тумэна и тысячники встретили нас у своих костров приветственными криками, в разговоре были слышны многочисленные обещания быть отныне и навсегда в составе улуса хиянов и служить нойону Темуджину по чести. Я внимательно следил за выражением лица своего анды и понял, что выпавшие на его долю испытания не только закалили его тело и душу, но и наградили не свойственной молодому нойону мудростью — он приветствия и обещания воспринимал вежливо и с достоинством, ничем не напомнил им прежние грехи измены его отцу, но по всему мне было заметно, что поверил он не всем и при более спокойной обстановке со многими нойонами еще разберется.