Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Юницкая Марина

* * *

Женщина над человеческой бойней С красным крестом на груди, Перекрестись, если это спокойней, Смилуйся, не уходи. Очередь справа — фонтанчики пыли. Жизнь дешевеет в бою. Выдумай так, чтоб меня не убили, Спрячь меня в сумку свою. — Я за тебя помолюсь и поплачу, Ангел мой с пулей в крыле. Я тебя спрячу, конечно же, спрячу И в небесах, и в земле.

ДиН гостиная

Леонид Сафронов

Виктору Астафьеву посвящается…

Тяга

Как над сёлами космос засвищет, Так согнувшись от тяжких вериг, Что-то во поле бродит и ищет Синим светом обросший старик. Раз

набрёл на лихую ватагу — Не народ, а сплошной матерьял. «Что ты ищешь?» «Небесную тягу На земле, — говорит, — потерял». Отвалили ему полковриги; С голодухи и хлеб — колбаса: «Ты бы сбросил, — гогочут, — вериги, Легче станет попасть в небеса!» Тут такая в них тягость попёрла, Подхватить не успели кошли, Всей оравой по самое горло В ненасытную землю ушли. И не могут сработать ни шагу Из неё ни назад, ни вперёд, Чуют носом небесную тягу, Да земная за горло берёт.

Человек

В страхе землю озирая У истоков древних рек, Бродит изгнанный из рая Самый первый человек. Утучняя сладкой пищей Плоть свою — земную персть, Бродит он и способ ищет Двери райские отверсть. Но не думай, вор, о краже — За святой рекой Евфрат Херувим стоит на страже У закрытых райских врат. Он вращает по округе Огнедышащим мечом. От меча бежит в испуге Человек, бренча ключом. И, споткнувшись, вязнет в дверце Рыжих пойменных болот И в тоске срывает сердце — С древа жизни райский плод.

* * *

Казаки

Мимо Дона тихого, Мимо Дон-реки Ехали угрюмые С фронта казаки. Грозный ветер с севера С воем в спины дул, На седле под буркою — Мёртвый есаул. Кровь лампасом выцвела На виске седом… Краснозвёздным выстрелом Выбит белый Дон.

* * *

По другому берегу Мимо Дон-реки Ехали суровые С фронта казаки. Бился под копытами Мировой пожар… На руках товарищей Мёртвый комиссар. Пуля кровью вышила На груди кумач… По-над Доном слышится Материнский плач.

* * *

Мужики

Тары-бары-шаровары, Продувные кушаки… В городском-тверском пивбаре, Как московские бояре, Загуляли мужики. Притаранили тарани Целый ворох в сто пудов И шумят, стирая грани, Грани сёл и городов. Спорят нервно, но степенно О шелках да о бобах, И кипит пивная пена На прокуренных губах. Для таких любая кружка, Как не выкати — мала… Вьётся пена, словно стружка, Льётся пиво, как смола. Раскраснелись, аки раки, От заморского питья: Кулаки крепки для драки, Рожи гожи для битья. А в сторонке горожане Из столичных пиджаков Смотрят, точно парижане, На российских мужиков. Мол, сцепитесь ради шутки, Коли жизнь невесела, На пятнадцатые сутки Доберётесь до села… …Тары-бары-шаровары, Продувные кушаки… В городском-тверском пивбаре, Как московские бояре, Пили пиво мужики.

* * *

Апокалипсис

Вылезал из житейской трясины Змей не змей — земноводная слизь, Это

чудо завидев, осины С перепугу, как бабы, тряслись. Выползал на большую дорогу, На ухабах свивался в кольцо, Гнусно корча незримому Богу Полуморду и полулицо. Коль машина из тьмы наезжала, То шофёр уходил в тормоза: На него, свесив грозное жало, Зверь нездешний таращил глаза. И на кончике медного рога С треском лопался визг колеса, Из-под ног уходила дорога, И летела душа в небеса…

* * *

Ночное светило небесным пупом Сквозь тучи светило попихе с попом. От луж бы до луж бы дорогой хромой Скорей бы со службы добраться домой. До милых поповен, до малых попят — Они, час не ровен, всё ждут и не спят, Чтоб матушка с тятей дошли поскорей, Прогнали бы татей от полных ларей. Вдруг видит попиха свеченье в степи — От вражьего лиха, Господь, укрепи! — То бродит гнедая заблудшая Русь, На мир нагнетая великую грусть… Шепнула попиха на ухо попу — И вывели лихо они на тропу. От луж бы до луж бы житейских морей Обратно до службы дойти бы скорей! От ямы до Яма сквозь Вечность бредут, От срама до Храма Россию ведут. Уснули поповны средь малых попят, Попята неровно носами сопят. Вдруг видят с полатей Таинственный Суд: Что Матушка с тятей Россию спасут.

* * *

Шли попята по опята

Шли попята по опята А за ними папа-поп, А за папой, толстопята, Шла попиха: топ-топ-топ… Самый маленький попёнок Вдруг наткнулся на пенёк: На пеньке стоял опёнок Одноног и одинок. Тут сцепилися попята Меж собой из-за гриба, У попа рука — лопата Кучу-бучу загребла. Подбежала тут попиха И сказала: «Тихо! Тихо! Что шумите на весь лес, Смотрит Боженька с небес. Драться грех из-за опёнка…» «Да», — сказал тут папа-поп И счастливого попёнка Тем опёнком по лбу — хлоп! Сразу стало тихо-тихо… У попёнка крепок лоб… По опята шли попиха, Три попёнка, папа-поп.

ДиН гостиная

Ренат Харис (перевёл с татарского Николай Переяслов)

Морщины на лбу

1

Чем более жизнью побиты мужчины, тем глубже им лбы исписали морщины. Вот режет морщина мне лоб, глубока, а чудится — это из песни строка. Кто ж пишет морщины — судьба или время? В них горечь и тайна, в них мудрость и опыт. Что нужно, чтоб лбов наших нотные станы раскрыли в морщинах сокрытые песни — язык стихотворца? игла граммофона? смычок дирижёра?..

* * *

2

Морщина схожа с бороздой на поле. Неясно лишь — что жизнь туда засеет? Быть может, голос, что дрожит от боли, быть может, слово, что созреет в клятву, быть может, веру, что родит надежду и вереницу светлых дней умножит… Быть может… может…

* * *

3

Живя свой век, не знает человек то, что морщины — суть истоки рек: и тех, что мчатся по камням, бурля, и тех, какие жадно пьёт земля, и тех, что поглощают океаны, и что без виз пересекают страны, и тех, что трескотливы, как сороки, и тех, что позабыли жизни сроки, и что проворны, как в семнадцать лет, и что покорны, будто бы им нет и дела до того, куда им течь, уйти в леса или в долинах лечь, гнать пред собой волну иль времена через страну, где мир или война, нести плоты, байдарки иль судьбу… Где б ни текли они, исток — на лбу.