Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

Анистратенко Ася

* * *

Пусть покажется кому-то нереальной эта встреча: за моим окошком — утро. за твоим окошком — вечер. Относитесь проще к чуду, ведь оно всегда не ново: для меня — приправа к блюду, для тебя — венок лавровый. Опрокинем одним махом одинаковую дозу: мой коктейль — вода и сахар. твой коктейль — вино и слёзы.

* * *

Ранним-ранним синим утром в луже плещется звезда. Ей покойно, ей уютно, как за пазухой Христа. А

со мной покой не дружит, а моя душа пуста. Оттого ль, что я не в луже? Оттого ль, что не звезда?..

* * *

А сегодня в восемь дождь разбился оземь, Бог знает, на сколько маленьких осколков. Люди знали: это умирает лето. Так сегодня в восемь появилась осень.

* * *

Перед сном больше думать не о чем. В голове одни только мелочи. Ни с тобою, ни в одиночестве править миром мне больше не хочется. И совсем не хочу украдкою доставать из памяти сладкое. Всё обдумано, перемечтано. Перед сном больше делать нечего.

* * *

Не познал он домашний уют. Он полжизни мотался по свету. И когда ещё люди найдут его письма, лежащие где-то. По карманам полно мелочей: зажигалка, билет на маршрутку… Только не было связки ключей в его старенько кожаной куртке.

* * *

Пустеет дом. Всё реже гости. Качели старые скучают. Как много яблок в эту осень… Как много в воздухе печали… Ещё полно тепла и света, ещё не улетают птицы, и паутина между веток ещё на солнце золотится. Но что-то небо бледным стало, а скоро вовсе белым станет. И старый дом вздохнёт устало и на зиму закроет ставни.

* * *

Вот и всё. Развязали узел. И при этом никто не струсил. От доверья и недоверья разлетаются пух и перья. Вот и всё. Умирает птица. Только сердце ещё дымится.

* * *

Котёнка положив на пузо, чуть вздрагивая шёлком век, спит моя боль, моя обуза, спит мой любимый человек.

ДиН стихи

Дмитрий Мурзин

Разрыв шаблона

Замысел для рассказа стал эпопеей В двух частях: «Выпивка» и «Закуска». Просишь короче? Короче я не умею. Хочешь о грустном? Что же, давай о грустном. Сбегал за литром с первого гонорара. Не приходя в себя, стал «каким-то кем-то». И под фанфары с запахом перегара Вносит в культуру свою нетрезвую лепту. Угрюмо твердит, что мы — впереди Европы, Что нету такого ни в Старом, ни в Новом Свете, Что накопили изрядный духовный опыт, Чтоб передать его этим… как его… детям. Держит ответ, не помня о чём спросили. Будет банкет — всё остальное не важно. Потом твердит, что страшно трезветь в России… А пропивать Россию уже не страшно?

* * *

Выключи

свет. Задохнись в полумороке мрака. Думать о смерти не поздно уже и не рано. Стыдно быть плевелом, но полновесности злака Не ощущаешь в себе, до второго стакана. Стыдно и тошно. Хоть совесть теперь и не модна. Пули ещё не отлиты, не льются слёзы, Можно дышать, да только дышать свободно Не получается. Даже в презренной прозе.

* * *

О. М.

В суставах хруст аттических солей, Век-волкодав и он же век-заноза, Такие нас трясут метаморфозы, Что ваш Овидий, что ваш Апулей. Я — середина списка кораблей. Египетская марка, четверть прозы, Шум времени и Тютчева стрекозы, Московский гной, воронежский елей. Я — смешан рай, и ад, и Ленинград, — С военной астрой вышел на парад. Я — камень, но не камень преткновенья. И с головой, закинутой до пят, В пустом восьмом трамвае невпопад Читаю вам своё стихотворенье.

* * *

C. Самойленко

Музыкант мотив начинает вброд, И становится чуть теплей, Если вдруг аккорд музыкант берёт — Много взял на себя, злодей. Дребезжит чуток барабанов жесть, Духовых потускнела медь, Если всё вокруг принимать, как есть, То останется только петь. Петь и знать, что — кончено, не простят, Петь своё до кровавых слёз… Но верхи фальшивят, низы басят, И весь мир летит под откос.

* * *

У Лукоморья — дуб зелёный, Из Александровского сада, И днём и ночью кот учёный, среди кирпичного надсада Идёт налево — песнь заводит, На розу жёлтую похожий… Там чудеса, там леший бродит У ног прохожих. Там на неведомых дорожках пчелиный рой сомнамбул, пьяниц, Избушку на куриных ножках Печальный сделал иностранец. Там о заре прихлынут волны, Такси, с больными седоками, Там лес и дол видений полны, С особняками. Там королевич, мимоходом, Плывёт в тоске замоскворецкой. Там в облаках, перед народом, Блуждает выговор еврейский. И от любви до невеселья, Там ступа с Бабою-Ягою, под Новый год, под воскресенье Идёт, брёдет сама собою. Там царь Кащей над златом чахнет, И пахнет сладкою халвою, Там русский дух… там Русью пахнет! Над головою.

* * *

Возвращается из командировки муж — небрит, колюч, На день раньше — у жанра свои законы. В скрипичную скважину вставляет скрипичный ключ. В квартире накурено, не прибрано, даже воздух лежит неровно. Время течёт как-то наискосок. Муж вроде только вошёл, а уже проверяет спальню, И любой чужой запах, окурок, носок Воспринимает слишком буквально. Заглядывает под кровать, в шкаф кидается, Открывает, а там электрический свет, поезда, вагоны… И металлический голос: «Осторожно, двери закрываются, Следующая станция — „Разрыв шаблона“».