Журнал «Если», 2009 № 04
Шрифт:
Потом они наскоро устраняют поломки, делают всё, что требуется для отлета, и убираются со станции, снедаемые угрызениями совести, раскаянием и сознанием собственной вины, исполненные скорби и счастливые тем, что им довелось уцелеть.
За годы моего пребывания на Лонгбоу-стейшн я слышала эту историю неоднократно. Но я никогда ее не комментировала. Даже не закатывала глаза и не качала головой.
Я понимаю необходимость суеверий.
Иногда все эти ритуалы и талисманы дают нам необходимую иллюзию безопасности.
А иногда защищают от реальных угроз.
—
Она изучает меня. Похоже, я ее удивила. Она ожидала от меня уверений в том, что Комната затерянных душ — это сказка, что кто-то ей солгал, что она ищет то, чего никогда не существовало.
— Значит, вы о ней знаете.
Кажется, она не слишком удивлена. Каким-то образом она узнала, что я была там. Каким-то образом она узнала, что я единственная из всех людей, кто вышел живым из этой Комнаты.
Я не отвечаю. Допиваю свой стакан и встаю. Жаль так рано покидать старый спейсерский бар, но ничего не поделаешь.
Я собираюсь выйти и погулять по станции, пока не найду второй такой же обшарпанный бар.
А потом я туда войду и, скорее всего, надерусь.
— Вам следует помочь мне, — тихо говорит она, — ведь я знаю, что собой представляет Комната.
Я пытаюсь уйти, но она хватает меня за руку.
— И я знаю, — добавляет она, — как вывести оттуда людей.
Как вывести оттуда людей.
Слова эхом отдаются у меня в голове, когда я выхожу из бара. Останавливаюсь в безлюдном коридоре и опираюсь о стену, опасаясь, что меня сейчас стошнит.
Голоса клубятся в моем сознании, и я усилием воли стараюсь их прогнать.
Глубоко вздыхаю и иду к выходу. Нужно попасть в наименее обитаемые уголки станции, участки, предназначенные для реставрации или закрытия.
Я хочу побыть одна.
Мне это необходимо.
И я не желаю возвращаться в свой отсек, который вдруг представляется слишком тесным, или на свой корабль, который внезапно кажется слишком опасным.
Вместо этого я иду по прогнившим полам, протискиваюсь в проломы разрушенных стен, шагаю мимо закрытых офисов и дверей, расписанных граффити. Здесь гораздо холоднее: система жизнеобеспечения включена только на необходимый минимум, требуемый правилами, и я почти ощущаю себя так, словно направляюсь к месту кораблекрушения — именно так, как я привыкла держать курс к месту кораблекрушения, когда была новичком: не задумываясь и не тревожась.
Я почти ничего не помню. Знаю, что это казалось мне красивым: море цветных огней — светло-голубых, красных и желтых — простиралось, насколько хватало глаз. Они подмигивали. А вокруг них — сплошная тьма.
Мать держала меня за руку так крепко, что я чувствовала пожатие сквозь двойной слой перчаток наших скафандров. Она тоже бормотала что-то насчет красивых огоньков.
Прежде чем раздались голоса.
Прежде чем они стали нарастать, путаться, перебивать друг друга; пока не показалось, что нас раздавит их вес.
Помню, отец прижимал меня к себе, пытаясь успокоить, а я вся тряслась. Помню, как он отдавал кому-то приказы включить двигатели и поскорее убираться из этого проклятого места.
Помню глаза матери, смотревшие сквозь стеклянную лобовую панель, отражавшие многоцветные огни, словно она проглотила целое море звезд.
И помню ее голос, растворявшийся в других, как сопрано, присоединившееся к тенорам в середине кантаты: сюрприз, хоть и вполне ожидаемый.
Много лет этот голос звучал в ушах: сначала сильный и необычный в своей мощи, потом сливающийся с остальными, пока я больше не смогла его различить.
Не знаю, было ли это смешение с другими голосами слуховой галлюцинацией, сном или реальностью. Иногда мне кажется, что правдой было и то, и другое, и третье.
Но иногда, в самые неожиданные моменты, голоса возвращаются, начинаясь с легкого гула. И этот гул посылает озноб по спине. Я делаю все, чтобы заглушить эти голоса.
Это, конечно, ни к чему не приводит.
Единственное средство — ждать, пока они не затихнут.
Через три дня Райя Треков меня находит.
Я ужинаю в самом шикарном ресторане Лонгбоу. Еда превосходна: свежее мясо, доставленное из ближайших портов. Овощи, выращенные на самой станции, соусы, приготовленные лучшим шеф-поваром в секторе. Имеются также свежий хлеб, десерты с кремом, настоящие фрукты — огромная редкость, в каком бы космическом порту вы ни находились. И вид из окон поразительный. Собственно говоря, в ресторане стены стеклянные и потолок тоже. Если поднять голову, видишь нависающую над тобой станцию, огни в некоторых гостевых комнатах, обстановку кое-каких отсеков. Если посмотреть в одну сторону, увидишь доки с мириадами кораблей: от крохотных, рассчитанных на одного космонавта, до бронированных яхт и пассажирских лайнеров.
С другой стороны окна выходят на сады с собственными воздушными шлюзами, причалами и усиленным освещением, посылающим мягкие лучи по самому центру станции.
В ту ночь я заказала кальмара в темном шоколадном соусе. Кальмар не похож на то, что едят земляне. Это океанское создание с одной из ближайших планет. У него солоновато-ореховый вкус, который так удачно подчеркивается шоколадом.
Я пытаюсь сосредоточиться на еде, когда ко мне подсаживается Райя. С собой она приносит тарелку и бокал вина.
Получается, она тоже ужинала в ресторане — на одном из уровней, которых не видно из-за моего любимого столика. Но она заметила, как я вошла, и почему-то вообразила, что это дает ей право присоединиться ко мне.
— Вы думали над моим предложением? — спрашивает она, словно я ей что-то пообещала.
Я могу солгать и сказать, что вообще ни о чем не думала. Могу быть откровенной и заявить, что не желаю иметь ничего общего с Комнатой затерянных душ.
Или могу быть правдивой до конца и признаться, что ее слова последние три дня не переставая проигрываются у меня в голове. Искушая меня.