Журнал Наш Современник №1 (2001)
Шрифт:
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов.
А ведь все эти уже известные и влиятельные люди уже постарались забыть “свою родословную”.
Император, как явствует из “Записок” Смирновой-Россет, разделял и понимал эти гордые и смелые стихи, но неоднократно подчеркивал и предупреждал Пушкина, чтобы он был осторожней.
4
“Освободил он мысль мою....”
О том, что Государь был цензором Пушкина, есть свидетельства в “Записках” Н. М. Смирнова за 1834 год: “Иногда случаются маленькие ссоры между августейшим цензором и
В его записи важно, что царь был цензором Пушкина и что он в 1834 году (или ранее) читал рукопись “Медного всадника”. Он, конечно, это хорошо знал, так как его жена — Александра Осиповна Россет была “фельдъегерем по части литературной”. Известно, что с 1828 года поэт чаще всего отдавал стихи Александре Осиповне Россет “для передачи непосредственно самому Государю (в Пушкинском доме хранится пакет с пометками Государя, в котором Смирнова передавала царю главу “Евгения Онегина”. — И. С. ), который надписывал синим карандашом свои заметки на полях и возвращал любимой фрейлине”2.
Как указывает И. Аксаков, хороший знакомый А. О. Смирновой: “Она и пред лицом Императора Николая, который очень ценил и любил ее беседу, являлась, так сказать, представительницею, а иногда и смелой защитницей лучших в ту пору стремлений русского общества и своих непридворных друзей. Зная дружеские отношения с Пушкиным, Государь Николай Павлович нередко через нее получал от Пушкина и передавал ему обратно рукописи его произведений”3.
Царь-цензор. Пушкин и царь. Эта тема также не получила беспристрастной оценки в научных исследованиях, в том числе это касается и “Истории Пугачевского бунта”. (Устрашающее название дал сам Император, у Пушкина было название лояльное: “История Пугачева”.) Больше того, царь выделил на издание этого произведения 20000 рублей. Намного больше, чем просил и ожидал Пушкин4.
Итак, историческое решение состоялось и была объявлена монаршья воля. Однако не отменялась и общая цензура (по крайней мере, первой ее ступенью являлся А. Х. Бенкендорф — начальник III Отделения Е. И. В. канцелярии).
О разговоре царя с поэтом по этому случаю сохранилась запись брата А. О. Смирновой-Россет — Аркадия Россета, друга Пушкина: “Император Николай на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: “Что же ты теперь пишешь?” — “Почти ничего, Ваше Величество: цензура очень строга”. — “Зачем же ты пишешь такое, что не пропускает цензура?” — “Цензура не пропускает и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно”.— “Ну, так я сам буду твоим цензором, —
Уже 30 сентября 1826 года генерал-адъютант А. Х. Бенкендорф не замедлил сообщить Пушкину: “Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь Император сам будет первым ценителем произведений ваших и цензором”.
Довольный Пушкин писал Н. М. Языкову 9 ноября: “Царь освободил меня от цензуры. Он сам — мой цензор. Выгода, конечно, необъятная”. Добавим, что выгода эта была обоюдной. Царь приблизил к себе гениального поэта:
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер; — и с вами снова я.
Это была большая победа и признание его заслуг Государем. Нет, не за то, что царских щей отведал, поэт любит Монарха. В этом же стихотворении Пушкин сообщал более важное, что не могли в суете света заметить его критики и недруги:
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Одной из попыток повлиять на возможные реформы в России была записка “О народном воспитании”, написанная Пушкиным в ноябре 1826 года по предложению Николая I. Пушкин пытается представить восстание декабристов как “несчастное происшествие” и делает ряд предложений в области воспитания и образования. Другое дело, что его предложения не были учтены и проведены в жизнь!
Поэт никогда не лукавит. Он действительно разделяет планы царя и восторгается порою даже личной отвагой Государя, когда тот не побоялся явиться перед народом, рассерженной толпой на вздыбленном коне, в период страшного холерного бунта. Об этом поэт подробно и эмоционально сообщает 29 июня 1831 года П. А. Осиповой. Следует отметить, что все письмо написано по-французски и только основной факт, явно поразивший Пушкина, написан по-русски: “Государь говорил с народом. Чернь слушала его на коленях — тишина — один царский голос как звон святой раздавался на площади”. (Выделено в тексте письма. — И. С.)1. Напрашивается вывод: или Пушкин так был удивлен и возбужден, передавая эту картину, что самое важное написал для скорости по-русски, или же, зная, что письмо могут вскрыть и прочитать фискалы, облегчил этим их работу. Действительно, было чему дивиться: царь вышел к народу для разговора, рискуя жизнью! (Другое дело, что Пушкин не одобрял конечный результат этого поступка: не следует Государю часто публично появляться перед народом, который может привыкнуть, считать обыденным такие поступки, а это, безусловно, повредит его высокому положению в обществе.) Об этом есть сообщение и в “Записках” А. О. Смир-новой-Россет, но несколько в иной редакции. Это еще раз свидетельствует о том, что события потрясли общество.
Даже и на пирушках, в частных компаниях А. С. Пушкин не забывал провозглашать тост за здоровье Императора. Как осенью 1827 года писал А. Х. Бенкендорфу сыщик М. Я. фон Фок: “Поэт Пушкин ведет себя отлично в политическом отношении. Он непритворно любит Государя и даже говорит, что ему обязан жизнью...”. И далее он добавляет: “...хвалили Государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: меня должно прозвать Николаем или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь, и что гораздо больше— свободу: виват!”