Журнал Наш Современник №4 (2003)
Шрифт:
Россия и Тютчев едины в космогоническом общем усилии удержать, приручить неуемно бунтующий хаос, превратить пламя дымного гибельного пожара народных и личных страстей (пламя адских бушующих топок!) — в ровный свет Жизни и Истины. От напряжения именно этой великой задачи так содрогалась, вибрировала, изнемогала душа Тютчева. Этот сухонький старичок с отстающими от висков седыми прядями редких волос был, по сути, Атлантом, несущим бытийное бремя, почти непосильное смертному. А он нес его всю свою жизнь. “Как тяжко гнетет мое сознание мысль о страшном расстоянии, разделяющем нас!
Гигантский масштаб его личности поражает. Вот даже сейчас, когда позади уже столько страниц, ему посвященных, — кажется, что я еще и не начинал говорить о Тютчеве. Он, как черта горизонта, все время отодвигается вдаль. И в этой непостижимости, неисчерпаемости поэта заключено, может быть, то самое главное, чем он велик и чем так необходим, так насущен для нас. И не унылое разочарование по этому поводу мы должны испытать — а радость “знания через незнание”, благоговение перед тайной и чудом по имени “Тютчев”.
Тем же самым путем — не путем рационально-сухого познания, но путем веры, надежды, любви — движемся мы и по направлению к России. И чем дальше, тем более встретим мы парадоксов и противоречий, вместить которые сможет лишь сердце. И чем дальше, тем более явится разных суждений, и справедливых, и несправедливых, — как это уж было по отношению к Тютчеву. Но уверен: чем далее, тем очевиднее будет сердечное знание о том; что без них — без России и Тютчева — нам нельзя жить.
Калуга, 2002 г.
Николай Скатов • Погружение во тьму (Наш современник N4 2003)
Николай Скатов
Погружение во тьму
(Русская классика сегодня)
Наше время — и с новой силой — обязывает осознавать неизменную роль литературы в качестве не одного лишь — в ряду прочих — вида искусства, не только одного из способов так называемого духовного производства и, кстати сказать, не просто одного из школьных — среди многих — предметов преподавания.
Я уже не говорю о чудовищности и пагубности всячески внедряемого сейчас мнения, что время литературы и вообще-то уходит или даже ушло и место ее — самое большее — скромный лоток на всеобщем рыночном торжище.
Между тем борьба с таким положением должна стоять в одном ряду борьбы с наркотиками, СПИДом, пьянством, то есть со всем, что есть деградация общества или что открывает путь к такой деградации, то есть путь к обесчеловечиванию, окончательному одичанию и озверению, уже чётко обозначившийся.
Прежде всего литература есть единственное в своем роде орудие универсального освоения мира, инструмент многосторонне познавательный и всесторонне воспитывающий.
Потому же она чаще всего так или иначе явлена как основа, или исток, или толчок для всех остальных видов искусства, да и вообще духовного существования всего нового времени.
Самый синтетический вид искусства, — признает в своих записках о литературе выдающийся современный музыкант Валерий Гаврилин — очевидно убежденный патриот. “Поэзия есть всеобщее искусство духа”, — констатировал в результате
Речь идет не о специальной, профессиональной, учебной и т. п. литературе, а о классике, о литературе художественной. В терминологии Гегеля — о поэзии: “Поэзия была самой универсальной и всеобъемлющей наставницей рода человеческого и ещё продолжает быть ею. Ведь учить и учиться — значит ведать и узнавать то, что есть . Звезды, животные, растения не ведают и не знают своего закона; человек же живет в соответствии с законом своего существования только в том случае, если он знает, что он есть сам и что происходит вокруг него: он должен знать те силы, которые им владеют и им управляют, а именно такое знание доставляет поэзия в своей первоначальной, субстанциальной форме”**.
Обо всем этом, как всегда просто и всеобъемлюще, сказал в ставшей афоризмом фразе Пушкин: “Чтение — вот лучшее учение”. Лучшее! Ничего лучшего человечество пока не придумало.
Известно, что Ленин, если поверить Луначарскому, называл кино важнейшим из видов искусства, пояснив: в эпоху всеобщей безграмотности. При всеобщей грамотности — иное: потому сразу после революции наряду с ликбезом начали вбрасывать массово и по дешевке классику; иное дело, что подчас идеологически кастрированно и однобоко.
Но вот в эпоху всеобщей грамотности возник новый “важнейший” из видов “искусства” — телевидение, которое, постепенно и со все большим ускорением, стало погружать общество в безграмотность. А уже за ним как за ведущей силой, за “четвертой властью”, перед которой часто лебезят и заискивают и первая, и вторая, и третья, потянулось остальное. Так что время новой всеобщей безграмотности уже наступает. Прежде всего вопиющая, как свидетельствует просвещенческая статистика, безграмотность “средних” и “высших” учащихся. Да что там школяры! Не на всех ли нас ложится эта словесная мгла, на нас, выдавивших соответствующую элиту?
И вот уже Петербургский университет издал (университетское ли это дело?), а министр образования раздал господам министрам словарик: как верно произносить слова и как правильно ставить в них ударения. Да не втихомолку (а ведь это национальный позор: то есть не издание, конечно, а необходимость в нем). Любопытно, были ли отказники: ведь есть же там и люди с безукоризненной речью, могущие счесть такой акт и оскорбительным. Нет: во множественной информации всё подавалось чуть ли не как новое достижение просвещения вообще и русской филологии в частности.