Журнал Виктора Франкенштейна
Шрифт:
— А, Франкенштейн! Как поживаете?
— Отлично поживаем, сэр, — отвечал Фред. — Живы-здоровехоньки.
— Довольно, Фред, можешь идти.
— Если понадоблюсь, сэр, вы уж меня позовите. — Фред неохотно покинул комнату под пристальным взглядом Полидори.
— По моим наблюдениям, у этих лондонских мальчишек имеется склонность к рахиту, — сказал тот. — От этого ноги у них делаются кривоватыми.
— Я в нем этого не замечал. В городе, насколько мне известно, эту походку называют «вразвалочку».
— Вот как? Стало быть, причины тут социальные, а не физические?
— Они подражают друг
— Вы зоркий наблюдатель, мистер Франкенштейн. К делу. Я принес его. — Открыв небольшой саквояж, принесенный им с собой, он вынул флакон со стеклянного пробкой. — Я уже смешал порошок с опийной настойкой. Вначале вам довольно будет пяти или шести капель.
— В начале было слово. — К чему я это сказал, не знаю, — сказал, да и все.
— Слов, надеюсь, не будет. Один лишь покой.
— В какое время суток рекомендуется его принимать?
— Я сторонник раннего вечера. Преимущества вы почувствуете на следующий день, после глубокого сна. Но если дрожь вызывает у вас беспокойство или если вы испытываете сильное беспокойство иного рода — следует принять его тотчас же.
— Какова же цена, мистер Полидори?
— Никакого дурного воздействия на ваш организм это не произведет.
— О нет, я имею в виду цену этой жидкости.
— Это мой вам подарок, сэр. Я ничего не возьму за него. Если в будущем вы пожелаете купить еще, то мы с вами придем к разумному соглашению.
На том мы и порешили. Я благодарен был за настойку, однако не мог отделаться от неприятных ощущений, которые вызывал во мне Полидори. Он был слишком наблюдателен. По его словам, Биши с Байроном весь вечер прокутили у Джейкоба, тогда как он спал, положив голову на стол. Когда они наконец вышли на Стрэнд, то час или более провели в поисках кеба.
— Я оставил его светлость маяться распухшею головой, — сказал он. — Мне следует возвратиться к моему пациенту.
Я вновь поблагодарил его за оказанную помощь, он же настойчиво приглашал меня посетить их с лордом Байроном в доме на Пикадилли.
После ухода Полидори я так и оставил флакон на столе.
— А это что такое? — спросил Фред, вошедши в комнату.
— Это настойка, — сказал я. — Чтобы лучше спать.
— Вроде портера?
— Не совсем. Хотя и обладает похожим действием.
— Тогда вы с ней поосторожнее, сэр. Мой отец, бедняга…
— О ранней смерти мистера Шуберри ты мне уже рассказывал.
— Пальцы на ногах у него так и подергивались. — Он замолчал и взял флакон. — Лицо холодное было, что твой камень.
— Будь любезен, оставь склянку на месте. Это драгоценная жидкость.
— Драгоценная? — Он очень бережно поставил флакон.
— На вес золота.
Говоря по правде, с тех самых пор, как меня обуяло проклятое честолюбие, я страдал от постоянного нервного возбуждения и раздражительности, каких не вынести, по сути, ни одному организму; я то воспрядал, то падал духом до крайности и оттого постоянно пребывал в борьбе меж страхом и сомнением. Нередко случалось мне мучиться от необычного ощущения в желудке, словно угнездившиеся там крысы пытались прогрызть себе дорогу наружу.
В тот день я, однако ж, не притронулся к опийной настойке до самого вечера. Сидя в кресле, я разглядывал
Воздействие не было мгновенным. Однако постепенно, по прошествии получаса или около того, я ощутил, как по членам моим разливается приятное тепло, словно я лежу, растянувшись на солнце. Вслед за тем наступило чувство спокойствия и уравновешенности — казалось, я не шагаю, но скольжу по комнате. Ко мне пришло самообладание — полнейшее, сопровождавшееся подъемом духа, подобного которому мне прежде не доводилось испытывать. Фред, вошедший в комнату с моим вечерним чаем, поначалу как будто бы не распознал моего приподнятого состояния.
— Ах, Фред, вечно юный Фред!
— Простите великодушно — что вы, сэр?
— Ты с собою несешь ароматы индийских долин.
— Я только что с Пикадилли, сэр. — Тут он заметил серебряную ложку, которой я отмерял капли. — А, да это, никак, зелье? Вы бы присели, сэр.
Я и не сознавал, что расхаживаю по комнате.
— О нет! Мгновениями легкости следует наслаждаться.
Я подошел к окну. Прохожие, носильщики и повозки на улице подо мною — все это слилось в единую непрерывную мелодию, словно превратившись в полосу света. Я инстинктивно понял: состав этот не из тех, что притупляют способности, но, напротив, из тех, что пробуждают их заново к деятельной жизни. Вошедши в спальню, я улегся на постель в сладком забвенье. У двери околачивался Фред — он тоже сделался частью моего блаженного ощущения. Возможно, я и не спал, но видел сны. Тепло, я лежу в лодке, плывущей по тихой поверхности озера или моря, вода вокруг меня усеяна солнечными бликами. Надо мною ни облачка, лишь на диво синий небосвод, простирающийся в бесконечность.
Все это был непрерывный сон. На следующее утро я поднялся с постели вполне отдохнувшим и освеженным. Полагая, что и умственные мои способности пробудились, я с огромным пылом взял с полки том «Таблиц электрических флюксий» Турнера. Я обнаружил, что выкладки даются мне без труда; уже сама форма и соотношение чисел приносили мне небывалое умственное наслаждение. Я даже способен был видеть в своем воображении поток электрического заряда. С флаконом опийной настойки в кармане я отправился в Лаймхаус, где снова принялся экспериментировать с электрическими машинами. Помнится, ощущение уравновешенности продлилось еще восемь часов; успевши к тому времени утомиться, я расположился в креслах.
Хотя опиата я более не принимал, но все-таки испытывал ощущение, будто меня несет через широкое водное пространство, а повсюду окрест меня играет свет. Небо сделалось темно-синим — более глубокого цвета, чем прежде, и я понял, что природа воды изменилась. Я двигался по реке. Я знал, что река эта — Темза. На поверхности ее мне видны были отражения нависающих деревьев, и я тут же сообразил, что внутри нашего мира существует другой, в котором деревья растут вниз, а небо лежит под ногами. Бродя по этому миру, пораженный, я увидел сквозь воздушную пелену образ себя самого, опустившего взор на меня. И в лице своем я заметил изумление.