Журнал «Вокруг Света» №04 за 1994 год

Вокруг Света

Пока швартовались, упала ночная тьма, но я долго бродил по причалу и выходил к дороге, что вела из небольшого ярко освещенного поселка, где гремела музыка и развлекалась заезжая публика, к мрачно высившейся на фоне звездного неба горе, скрывавшей увиденный нами город. Лишь машины, шурша шинами по гравию, спускались с горы, ослепляя светом своих фар.

Проснувшись утром раньше обычного, я перебрался по сходням на берег, искупался и тут заметил батюшку — он обливался пресной водой из-под крана, обнаруженного им у придорожного ресторанчика, за которым торчала стрелка указателя с названием «Монемвасия». Стрелка была точно направлена на монолит горы. Не очень широкий мост соединял материк, то есть Пелопоннесский полуостров со скалой-городом.

По этому-то мосту мы и направились с отцом Августином к стенам города, который окутывала завеса таинственности. Она ощущалась и на расстоянии, когда мы смотрели на город-скалу с моря, она чувствовалась кожей и нутром, когда мы вступили на мощенные камнем улочки.

Я был так поглощен своими ощущениями, что не могу точно припомнить, какие ворота прошел первыми: то ли ворота арки, прорезанной в толстенной стене каменной кладки с полуразвалившейся башней наверху; то ли деревянные ворота в стене, сложенной из крупных блоков песчаника. Лишь отчетливо вижу перед собой толстые железные полосы и засовы на дереве ворот, старое железо, все в язвах от ржавчины и соли морских ветров.

Сколько же столетий отшумело над этим городом! На этой скале археологи раскопали стоянку древнего человека; по свидетельству летописей, кто только здесь не вил свое гнездо: и готы, и эллины, и византийцы, и рыцари-крестоносцы, и венецианские купцы, и турки, и, конечно, греки...

Было такое раннее негромкое утро, что все окружающее: домики, цветущие кустарники, еще закрытые магазинчики — воспринималось совершенно нереально, будто мы передвигались по заколдованному городу, оставленному жителями. Единственно, мне все время бросалось в глаза, что новые улочки, лезущие вверх по склону, и свежепокрашенные домики вырастают из прежней жизни, из старого города. Многие фундаменты явно собирались из камня древних построек, а кирпич в стенах был старым, закаленным...

И поэтому я начну свой рассказ с описания старого города.

Мы карабкались с батюшкой, как козы (пусть отец Августин простит меня по старой дружбе за такое сравнение) по горной тропе, она тоже была когда-то улицей, вверх по крутому склону. Колючие, жесткие ветки кустарников-фригане, стелящихся чуть ли не по земле и образовавших целые заросли, цеплялись за одежду, в кроссовки сыпался песок и мелкие камешки, но мы упорно лезли вперед. Я, бывший альпинист, еле успевал за архимандритом Августином, заядлым туристом и байдарочником, объехавшим полсвета.

Наконец мы выползаем к подножию древнего храма на самой вершине скалы, и я устраиваюсь передохнуть на небольшой площадке.

Возможно, здесь была когда-то площадь, так как по краям ее лежат мраморные колонны, лишь одна сохранилась и упрямо стоит — наперекор всем ветрам и невзгодам. На таких площадях собирался народ на публичные собрания, устраивались театральные представления и спортивные игры. Посредине — овальное углубление, нечто вроде водоема или колодца. Здесь женщины набирали воду и обменивались новостями, а вечерами собирались мужчины, чтобы коротать время в неторопливых беседах. Солнечные блики играют на розоватом мраморе колонн, тени скользят по заросшим травой плитам, где ступали сандалии гречанок и кипела непонятная для нас жизнь, наполненная веселыми и грустными событиями.

Диковатая красота разрушенного города вызывает в душе поэтические образы. Возможно, еще и потому, что в нем родился известный поэт Яннис Ристос, продолжатель футуристических традиций Маяковского.

Невольно всплывают в памяти строки Блока:

Забытый гул погибших городов и бытия возвратное движенье...

Чтобы зарисовать круглый купол и ребристые колонны храма (потом мы определили по рисунку, что это действительно византийский храм), я выдираю из сухих веток плоский камень, подкладываю

его под блокнот и оглядываю вокруг выжженную солнцем вершину холма, заросшую ломкой желто-бурой травой. Боже мой, а ведь здесь когда-то произрастали великолепные сорта винограда, и город этот в Европе называли — «Мальвуазия». Знаменитые мальвуазийские ликеры завоевали известность еще в средние века (помните, как погиб Ричард III? Его кинули в бочку с мальвазией, и он захлебнулся). Шло время, и на этих склонах перестали выращивать виноград, ведь городок неоднократно разрушался, а турки его сожгли. Однако саженцы муската были вывезены отсюда на Кипр, Сицилию, Сардинию, в Испанию и Францию. Москвичи наверняка помнят, как некоторое время назад прилавки винных магазинов были заставлены длинными, изящными бутылками с этикеткой «Мускат Лоэль», их к нам привозили с Кипра. Но почти никто не знает, что вино делалось из сортов винограда, которые когда-то произрастали в Монемвасии.

Я смотрю сверху на старый город, развалины которого, как позвонки динозавра, выпирают из спекшейся от жары земли. Мертвый город, где стены переходят в скалы, а скалы сливаются с постройками и полукружиями входов в разрушенные жилища. В высокой траве видны остовы домов, складские помещения, огромные кувшины для вина и зерна.

Отец Августин, поднявшись по ступеням храма, приглашает зайти внутрь. Если издали, с моря, храм смотрится весьма внушительно, то, стоя рядом с его стенами, я вижу осыпавшуюся штукатурку, обнажившую кирпич сводов. Внутри на стенах росписи на библейские сюжеты, некоторые из них были замазаны турками, а из медальонов смотрят лики святых. Слева на алтаре, прикрытом алыми занавесками, стоит икона: Святая София благословляет своих дочерей на муки во имя любви к Господу. Перед иконой несколько тоненьких свечечек и маленький букетик засохших цветочков. Все же здесь бывают люди.

Мы выходим из храма, стены которого переходят в отвесную скалу. Внизу, у причала, как раз под храмом, стоят наши лодьи «Вера», «Надежда», «Любовь», названные так в честь сестер-мучениц, и архимандрит Августин рассказывает мне их историю.

— Своих дочерей София назвала именами трех христианских добродетелей. Вдова-христианка София и ее дочери, жившие в Италии, не скрывали своей веры в Христа и открыто исповедовали ее. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану, и тот повелел привести сестер в Рим.

Понимая, зачем их ведут к императору, мать и дочери горячо молились, прося, чтобы Господь ниспослал им силы для предстоящих испытаний.

София и дочери ее поразили всех, представ перед императором совершенно умиротворенными. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде, но сестры, несмотря на юный возраст (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет), остались непреклонны. Тогда император приказал подвергнуть их истязаниям: сестер бросали на раскаленную железную решетку, топили в котле с кипящей смолой, а младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока ее тело не превратилось в сплошную рану. Но Господь хранил их, и, перенеся жестокие муки, сестры не отступили от веры.

Мать подвергли не менее тяжелой пытке: она должна была смотреть на страдания дочерей своих. Но она вытерпела все, призывая дочерей быть мужественными и не предать Христа. Как избавление от мук, встретили свою кончину Вера, Надежда, Любовь — они были обезглавлены.

Мать София положила останки дочерей в ковчег и увезла из Рима с почестями, похоронив их на высоком месте — как этот холм, где мы стоим.

Отец Августин помолчал, оглядывая храм Софии, и, вздохнув, произнес:

— Три дня и три ночи сидела Святая София у могилы своих дочерей, и, наконец, Господь принял ее душу. Верующие погребли ее тело там же, на вершине холма...