Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год
Шрифт:
Болен ли, ранен ли был одиночка — кто скажет? И неизвестно, чем кончится горький путь птицы: отставших, бывает, не признают.
Диво
Бродил в октябре опушками. Старый умный пес облазил все ольшаники, все низинки, но вальдшнеп попался нам только один. Высыпки прошли или не начинались.
Возвращались сырым кочкарником. Собака прихватила и повела к далекой канаве. По бекасу, конечно.
Собака встала. Спешу. Сверкнув белым подкрыльем, из канавы вырвалась птица, за ней
Так долго ходил попусту, что руки сами ружье вскинули, все само собой произошло, и только тогда шевельнулось сомнение: по бекасам ли бил? Полет-то уж больно не бекасиный!
Подбежал к добыче. Так и есть, не бекасы. Каждая птица величиной чуть поменьше вальдшнепа. У одной головка, горлышко, крылья и хвост темно-фисташковые, у другой — матово-кирпичные, а испод крыла, брюшко и подхвостье у обеих светло-кремовые, и по темно-фисташковому, по матово-кирпичному, по светло-кремовому одинаковый изящный узор — растянутые шестиграннички. Клювы короткие, светлые, как у коростеля, а лапки перепончатые, будто у курочки болотной. Что за диво? Ничего похожего прежде не встречал!
Аккуратно уложил странных птиц в сетку, заторопился в деревню: шкурки снять... Но пока ружье вычистил и умылся, хозяйка избы ощипала тушки, а перо в помойную яму выкинула.
Стукнул я себя кулаком по лбу, да так и просидел до сумерек на заднем крыльце, чтоб никого не видеть...
Вернулся в Москву — бросился к справочникам: хоть название незнакомых птиц найти! Как бы не так! Ни в одном справочнике о моих птицах не упомянуто. Брема взял — и там ни слова. Пустился охотников и орнитологов расспрашивать. Охотники и орнитологи выслушают описание неизвестных куликов, кто висок почешет, кто плечами пожмет — и осторожно осведомятся:
— А вы ничего не путаете?..
Много минуло лет. Каждую осень брожу с собаками по лугам и болотинам, все ищу диковинных птиц. Не рассказы свои подтвердить хочу! Страстно хочу убедиться: те кулички не последними были...
Владимир Прибытков
Возвращение Гомера
Рассказ о работах лауреата премии Ленинского комсомола, делегата XVII съезда ВЛКСМ, доцента Тбилисского государственного университета Р. В. Гордезиани
Семь спорят городов...
Древние историки рассказывали, что афинский правитель Писистрат однажды распорядился привести в порядок литературное наследие Гомера. Будто бы он назначил специальную редакционную комиссию и лично наблюдал за ее работой. Когда редактирование Гомера (первое в истории!) было завершено, в текстах «Илиады» и «Одиссеи» оказалось довольно много стихов, восхваляющих город Афины, его народ и его правителей.
Между тем великий поэт вовсе не был афинским гражданином — он родился на побережье Малой Азии, в городе Смирне. Или, по мнению аргивян, в городе Аргосе, то есть по другую сторону Эгейского моря. А жители Родоса говорили, что родиной Гомера искони считался их остров, а не Саламин и не Хиос, как уверяют некоторые безответственные личности, и подавно не Смирна с Колофоном, эти жалкие, полуварварские городишки.
Словом, культурно-политическая акция Писистрата не столько укрепила авторитет Афин, сколько разожгла страсти провинциальных патриотов, о чем еще долго напоминало известное двустишие:
Семь
Смирна, Родос, Колофон, Саламин, Хиос, Аргос, Афины.
С патриотизмом городов и городишек покончили походы и открытия Александра Македонского.
На исходе второго века до нашей эры в древнем финикийском Сидоне некий поэт, сириец с греческим и таким знаменательным именем Антипатр, писал о Гомере:
Скажем: великое небо — отчизна твоя...
Небо Антипатра было ясным, просторным, и оно было одно на весь мир, от Гималаев до Атласа.
Итак — мир городов-полисов, мир эллинизма, и Рима и тот, новый, мир, где слишком долго и слишком многие предпочитали рассматривать небо сквозь крепостную амбразуру или оконце монашеской кельи. Но в замках и монастырях по-прежнему сравнивали доблестного воина с Ахиллом и с Гектором и, рассуждая о пагубной женской красоте, вспоминали Елену Троянскую.
А там настало время Данте, и время Рабле, и Шекспира, когда поэты снова призывали тень Великого Старца и школяры опять, как некогда в Афинах, зубрили гомеровские гекзаметры. А там уже занялась Гомером и европейская наука. Речь теперь шла об исследовании, о беспристрастном анализе того, что привычно именовалось «даром божественной гармонии» и «гением Эллады».
И вот именно гармонии (как понимали ее во Франции семнадцатого века) не мог обнаружить в «Илиаде» аббат д"Обиньяк. Он заглядывал в Аристотеля, перелистал Буало и все же не мог решить, кто тут герой: Ахилл или его противник троянец Гектор? Цари Агамемнон и Приам? Или божества Олимпа, столь активно участвующие в Троянской войне? Почему автор перебивает свой рассказ длиннейшими отступлениями, отвлекая читателей от главных событий? И что в таком случае считать здесь главным?
Нет, решил почтенный аббат, это совсем непохоже на поэму. Это, по-видимому, свод многих песен, созданных многими поэтами в разные времена. Быть может, и сам Гомер всего лишь поэтический вымысел, предание о вдохновенном слепце, бряцающем на лире.
Трактат д"Обиньяка был прочитан в узком кружке парижских литераторов — и забыт. А в конце восемнадцатого века профессор университета в Галле Фридрих-Август Вольф опубликовал свое «Введение к Гомеру».
Это был крайне сухой, в высшей степени научный труд, в котором рассматривались сложные проблемы возникновения греческой письменности и взаимоотношения литературы и фольклора. Аббату-парижанину и не снилась такая ученость, но основная идея профессорского труда привела бы его в восторг — мысль, что «Илиада» и «Одиссея» в том виде, в каком они дошли до нас, принадлежат не Гомеру, но являются коллективным произведением рапсодов-сказителей.
У профессора Вольфа нашлись противники. Они указывали на единство художественного замысла той и другой поэм, на особенности стиля, которые сами по себе исключали возможность коллективного и тем более разновременного авторства.
Началась столетняя война между «унитариями», полагавшими, что гомеровские поэмы созданы одним поэтом, и «аналитиками», которые усердно разбирали «Илиаду» и «Одиссею» на части, на великое множество малых сюжетов, самодовлеющих песен-былин.
Спорили не о пустяках — верное понимание древнегреческого эпоса было ключом ко всей культурной истории античной Греции. Битвы «унитариев» и «аналитиков» охватывали обширнейшие области знания, от теоретической лингвистики до философии искусства. Новое время создавало новую науку, гомерологию, и отшучивалось от нее эпиграммой: