Журнал «Вокруг Света» №10 за 2007 год

Журнал Вокруг Света

Но в один прекрасный день к стоянке Магеллана все же приблизился необыкновенный индеец. «Этот человек отличался таким гигантским ростом, что мы едва достигали ему до пояса. Был он хорошо сложен, лицо у него было широкое, размалеванное красными полосами, вокруг глаз нарисованы желтые круги, а на щеках — два пятна в виде сердца. Короткие волосы выбелены, одежда состояла из искусно сшитых шкур», — вспоминал потом Пигафетта. А особенно испанцам бросились в глаза огромные ступни великана — в честь них они даже решили назвать всю страну Патагонией (собственно, от patago’n, «ногастый»). Туземец приветливо улыбался, приплясывал, пел, при этом непрерывно посыпал песком волосы, и адмирал, по прежним путешествиям знакомый с нравами дикарей, понял, что надо делать. Он приказал одному из матросов так же плясать и посыпать себе голову — контакт установился, и весьма сердечный. Абориген даже поднялся на борт. Угощать его было практически нечем — запасы подходили к концу, — но к изумлению путешественников, он с аппетитом съел целиком, не содрав даже шкуры, крысу и запил ее целым ведром воды. Ободренный

хорошим приемом и подарками (хотя впервые увидев себя в зеркале, с перепугу сшиб с ног четырех человек), патагонец на следующий день привел соплеменников и даже показал новым друзьям невиданное животное «с ушами мула, хвостом лошади и телом верблюда» (это был гуанако — пройдет 10 лет, и с их стадами столкнется в Перу Писарро). В общем, получилась даже некая дружба, продолжавшаяся до самого конца испанской стоянки в Патагонии. Правда, тем самым первым своим индейским знакомцам европейцы уготовили печальную судьбу: взятые на борт как образец местной «фауны», они не пережили плавания через Тихий океан.

А пуститься наконец в это плавание пришлось после трагических событий. Дело в том, что испанские капитаны, давно и не без оснований подозревавшие, что никаких достоверных сведений о пути на запад у адмирала нет, а все разговоры и намеки — блеф, решили, что с них достаточно. Три из пяти кораблей оказались захвачены мятежниками — на стороне флагмана «Тринидад» остался только крошечный «Сантьяго». Не прошло и нескольких часов, как дон Эрнандо получил ультиматум.

И тут Магеллан проявил себя во всем «великолепии». За кратчайшее время он обдумал, подготовил и хладнокровно нанес ответный удар. Вот как красочно описывает ключевой момент этой драмы Цвейг: шесть воинов «с нарочитой, тщательно обдуманной медлительностью» взбираются на борт корабля-бунтовщика и «вручают капитану Луису де Мендоса письменное приглашение явиться для переговоров на флагманский корабль… «Э нет, меня тебе не заполучить», — со смехом говорит он, читая письмо. Но смех переходит в глухое клокотанье — кинжал пронзил ему горло». В ту же минуту на борт «Виктории» поднимаются пятнадцать с головы до ног вооруженных воинов под начальством шурина адмирала Дуарте Барбозы, подплывшие на другой шлюпке. Не успели мятежники как-то осмыслить происходящее, как Барбоза взял на себя командование: «вот он уже отдает приказания, и испуганные моряки повинуются ему». Другому бунтовщику, командиру Гаспару де Кесаде, отрубил голову собственный слуга, которому Магеллан за это обещал помилование. А третьего, того самого знатного сеньора Картахену, вместе с примкнувшим к бунтовщикам главным капелланом экспедиции высадили (гуманно снабдив продовольствием) на безлюдном берегу.

После подавления мятежа приведенные к покорности матросы клянутся на кресте в верности адмиралу

Соперник стихии

24 августа 1520-го путешествие возобновилось и тут же ознаменовалось крупной неприятностью — буря в щепки разбила «Сантьяго», хорошо хоть люди уцелели. Пришлось опять остановиться и несколько недель ждать более благоприятной погоды. Только 21 октября корабли наконец подошли к долгожданному проходу. Этот извилистый и опасный путь протяженностью 600 километров между многочисленными островами (у моряков впоследствии вошла в ход поговорка, что, мол, там всегда со всех четырех сторон дует северный ветер) адмирал, доказавший-таки всем свою правоту, назвал проливом Всех Святых. Лишь много позднее он получил имя самого первооткрывателя. Берега вокруг казались еще более безлюдными, чем в Сан-Хулиане, только по ночам испанцы видели тусклые огоньки костров на южной стороне (отсюда имя архипелага — Огненная Земля). Через месяц такого плавания опять начал назревать бунт — люди быстро забывают уроки прошлого, столкнувшись с новыми неприятностями. Еще недавно надежный союзник, соотечественник и, по некоторым сведениям, даже родственник Магеллана, Эстебан Гомеш просто обратился к командующему от лица тех, кто требовал вернуться назад. Пока шли споры, флотилия вплотную приблизилась к выходу из пролива, и по иронии судьбы в тот самый день, когда к вечеру показался долгожданный океан, отправленный на разведку «Сан-Антонио» — лучший корабль, имевший к тому же в трюмах большую часть припасов, — исчез. Магеллан, вероятно, догадывался, что случилось, но тем не менее обратился к андалусийцу Андресу де Сан-Мартину, астроному и астрологу экспедиции (в те времена разница между этими профессиями была не слишком заметной) за «разъяснениями». Тому тоже, надо полагать, не пришлось проявлять особого мистического искусства, чтобы прийти к умозаключению: судно дезертировало, повернуло назад в Испанию (он «увидел» двоюродного брата Магеллана, Алвару ди Мескиту, закованного в цепи бунтовщиками — как оно и было на самом деле!). В результате ситуация сложилась критическая — продовольствие практически закончилось, но… Как это нередко случается в деле больших географических открытий, от бесславного конца экспедицию спасла ошибка, некое кардинальное заблуждение. Колумб, например, плыл в Индию, а открыл Америку, и если бы на пути его не встретился «лишний» континент, до Азии ни за что не решился бы добираться. Так вышло и с Магелланом, который был уверен, что от Молуккских островов испанцев отделяет переход в какие-нибудь 3— 4 дня. И потому 28 ноября 1520 года три оставшихся корабля смело устремились в глубь величайшего, как потом выяснилось, океана Земли, который к тому же показался европейцам на удивление спокойным по сравнению с Атлантикой — Тихим...

«Но

как мучительна эта тишина, какая страшная пытка это вечное однообразие среди мертвого молчания! Все та же синяя зеркальная гладь, все тот же безоблачный, знойный небосвод, все то же безмолвие, тот же дремлющий воздух, все тем же ровным полукругом тянется горизонт — металлическая полоска между все тем же небом и все той же водой», — писал Цвейг.

На деле, как мы знаем, плавание продолжалось почти четыре месяца и сопровождалось чудовищными лишениями. Сухари, превратившиеся в заплесневелую труху, приходилось смешивать с опилками. Крыс, столь понравившихся патагонцу, стали считать деликатесом и христиане. За грызунов менее удачливые «охотники» платили более удачливым золотыми монетами! «Дабы не умереть с голоду, мы стали есть куски воловьей кожи, которой, с целью предохранить канаты от перетирания, была обшита большая рея. Под долгим действием дождя, солнца и ветра эта кожа стала твердой, как камень, и нам приходилось каждый кусок вывешивать за борт на четыре или пять дней, дабы хоть немного ее размягчить. Лишь после этого мы слегка поджаривали ее на угольях и в таком виде поглощали», — вспоминал Пигафетта.

Даже самые выносливые и привыкшие к лишениям люди ослабели, почти у всех началась цинга. «Десны у заболевших сначала пухнут, потом начинают кровоточить, зубы шатаются и выпадают, во рту образуются нарывы, наконец, зев так болезненно распухает, что несчастные, даже если б у них была пища, уже не могли бы ее проглотить: они погибают мучительной смертью». На корабле это случалось постоянно.

Наконец через 3 месяца и 20 дней путешествия, за которое было пройдено по меньшей мере 17 тысяч километров, 6 марта 1521 года раздалось уже полузабытое: «Земля!» Парадоксальным образом оставив в стороне многочисленные и крупные архипелаги Полинезии (корабли прошли всего в 300 километрах к северу от Таити и примерно на таком же расстоянии к югу от Маркизов), экспедиция вышла на рассеянные как песчинки Марианские острова Микронезии, которые и теперь-то легко не заметить в пути.

Высадка на сушу не внушила радужных надежд. Конечно, утолить голод и жажду удалось, но здешние совершенно обнаженные дикари явно не обладали никакими богатствами. Разочарованный и обеспокоенный адмирал велел спешно вновь поднимать якоря, на прощание окрестив острова Воровскими (название справедливое вдвойне — сначала туземцы стащили у мореплавателей все, что не было приколочено, потом колонизаторы ответили им тем же). Еще через неделю надежды все-таки оправдались — испанцы достигли страны несравненно более цивилизованной и процветающей (впоследствии ее назовут в честь Филиппа II Филиппинами).

Слегка отдохнув на первом встречном крохотном острове, Магеллан немедленно отправляется на более крупный, Себу. Чтобы произвести надлежащее впечатление, он дает приветственный залп из орудий. Внезапный гром при ясном небе вызывает панику, но местному князьку Хумабону объясняют, что это — знак величайшего почтения могущественному повелителю Себу. Зная от магометанских купцов о мощи белых людей, которые покорили и разграбили берега Индии и Малакки, Хумабон благоразумно решает не ссориться с опасными гостями и изъявляет готовность вступить на вечные времена в вассальный союз с могущественным императором Карлом… В противоположность таким воинственным деятелям, как Кортес или Писарро, Магеллан в продолжение всего путешествия стремился добиваться своих целей мирным путем. Человек, как мы уже видели, суровый и беспощадный, он никогда не одобрял бессмысленных, на его взгляд, жестокостей. Например, он ни разу не нарушил данного слова, что другие считали вполне простительным по отношению к язычникам.

К общему удовольствию, началась меновая торговля. Островитян особенно привлекало железо, из которого можно было делать оружие и разные инструменты. За четырнадцать фунтов этого металла они предлагали пятнадцать фунтов золота и, вероятно, дали бы больше, но адмирал не хотел, чтобы из-за слишком ажиотажного спроса туземцы догадались о ценности «желтого дьявола» для белых людей. В остальном же Магеллан строго следил, чтобы себуанцев не обманывали. Его не слишком интересовала сиюминутная прибыль, важнее было наладить отношения и завоевать доверие. К тому же он понимал — самых «прибыльных» земель испанцы еще не достигли.

Сам дон Эрнандо поначалу не сходил на берег, все переговоры велись через общительного Пигафетту, который, кстати, и рассказал в дневниковой записи от 14 апреля 1521 года о последнем триумфе великого португальца: «Как только он вступает на берег, с кораблей гремит пушечный залп... На площади водружается исполинский крест, и их повелитель, вместе с наследником престола и многими другими, низко склонив голову, принимает святое крещение». В награду новоиспеченному государю Карлосу Себуанскому даруются особые полномочия и власть. Магеллан объявляет его верховным владыкой всех окрестных островов и торжественно обещает вооруженную помощь против любого ослушника.

А таковые не замедлили появиться — да и с чего бы им признавать господство какого-то Хумабона из-за того только, что он нацепил крест? Этого решительно не понимал, например, некто Лапу-Лапу (Силапулапу), вождь островка Мактан. Испанский главнокомандующий, в свою очередь, расценил его позицию как отличный повод показать мощь европейского флота всем туземцам, покорным и непокорным. Лапу-Лапу получил ультиматум. Естественно, никак не отреагировал — вряд ли он хорошенько понимал, чего вообще от него хотят. Забавно при этом, что право пришельцев напасть на Мактан представлялось ему совершенно естественным без всяких объяснений — на Филиппинах всегда было заведено терзать друг друга взаимными набегами. Он даже по давно выработавшейся местной традиции просил адмирала об отсрочке нападения, чтобы успеть собрать силы.